Инна ФРУГ

КУБИК РУБИКА

Посвящается мужу — Лейдерману Льву Иосифовичу

Не торопись, не сбрось слезы моей,
Той, что сияет на твоей реснице.
Мустай Карим

1. ПОДАРКИ

... Конец ноября 1983 года...
Старшая дочь вернулась из Москвы, где она пробыла всю осень на курсах усовершенствования.
И вот она дома, в своем сибирском городе, и сегодня вечером все три ее родные семьи соберутся вместе на квартире родителей, и соберутся с одной, очень приятной целью: получить привезенные ею покупки и подарки.
Было решено: всех московских впечатлений и встреч, литературных и театральных новостей, вообще всего такого сейчас не касаться, а если уж начать об этом, так только в самом конце, за чаем, если, конечно, не сорвешься, не заговоришь вдруг, захлебываясь, сразу и обо всем, сбиваясь, перебивая себя, как это обычно и бывало с каждым, кто бы откуда ни возвращался, хотя всегда вот так же планировалось и распределялось: собраться всем вместе еще раз, специально — слушать. Ну а теперь, когда я так долго прожила в Москве — целых три месяца! — столько увидела, узнала — удержись!..
Ведь я и “Мастера и Маргариту” посмотрела! Хоть весь спектакль простояла на ногах, но посмотрела! И по Цветаевским местам ездила! И на вечере Юнны Мориц была, а вечер вел Окуджава! И тут же исполняли свои песни Никитины!
Было забавно, что машину друзей, в которой я с ними ехала на этот вечер, заправляли у бензоколонки вслед за Окуджавой, а бензоколонка была прямо у дома, где я в Москве родилась, то есть прямо у монастыря, во 2-м Зачатьевском, который теперь как-то переименовали, но я забыла как. А монастырь...
Он здесь был в старые времена, но с той поры все так и называли это место монастырем.
От него остались маленькие домики под липами, теперь жилые — для обычных людей, и высокая стена, окружающая бывшую его территорию, в центре которой стояла сейчас большая кирпичная школа, в которой после войны жили мои родители, тогда студенты, мамина сестра с мужем и бабушка, преподававшая в этой школе, за что и получила в ней крохотную комнатку в директорской квартире на первом этаже.
В ней все и жили. В ней родилась и я, то есть сюда меня принесли через 7 дней из роддома, и я стала шестой в этой комнатенке. (За нашей стеной в этой же квартире тоже жила учительница — одна в огромной комнате.)
Я жила в деревянном чемодане отца, с которым он вернулся с войны. Чемодан стоял на табуретке, а крышка его была привязана к вбитому в стену гвоздю над ним.
Конечно, пока мы ожидали заправки, я на секунду сбегала к нашим дверям и окнам.
Потом мы ехали по Метростроевской и дальше — все время, как специально! — за Окуджавой, и потом уже оказалось, что Окуджава и мы ехали вообще в одно и то же место — на вечер Юнны Мориц!

А три родные ее семьи, это семья родителей — отец и мать, ее собственная — она, муж и 9-летний сын и семья младшей сестры, живущая с родителями — сестра с мужем и двухнедельная дочка, родившаяся как раз в отсутствии тетки, чего та не знала и была сейчас прямо потрясена. (Слава Богу, закупила все для ребенка!)
Вообще за три эти месяца произошло многое. Мать оставила, наконец, работу, перестала вести и “Свечу” — клуб медсестер, который она организовала и которым руководила 10 лет, родилась племянница — дело в том, что сестра родила преждевременно, потому и была такая новость, ну и самое главное — тяжело болел отец.
И хотя старшая дочь часто звонила из Москвы, о болезни отца ей не сказали (он заболел недели через две после ее отъезда).
Они вообще скрывали друг от друга всякие неприятности, если, конечно, это удавалось и если в сообщении их в данный момент не было какой-то особой нужды — щадили друг друга. О том, что сестра родила, сообщить просто не успели и теперь были рады: пусть хоть одна приятная новость будет, хотя, конечно, не очень-то приятно, что ребенок недоношен, и все же — все уже было позади, — все волнения, ожидания, страхи, да и девочка была славная.
Отец перенес инфаркт миокарда.
18 дней он пролежал дома, месяц — в больнице, а 24 дня провел в кардиосанатории.
Сейчас он еще не работал — нездоров был отец...
У него не только с сердцем было...
Сердце же у него болело давно, и давно надо было бросить курить, к тому же и гипертония была, хотя и не такая, чтобы, например, 250 на 150 и постоянно, как бывает у людей, но была, и были плохие сосуды на ногах — пульс на них давно слабо прощупывался, часто в ходьбе приходилось останавливаться, а ноги мерзли всегда.
Впрочем, он считался практически здоровым.
Он был врачом.
Больные его любили, хотя он бывал иной раз грубоват, но они не чувствовали это и любили его, и чувствовали одну лишь свойскость.
А на обходах он хохмил.
А уж это ценилось!!
Это было счетово!
Ну а главное — оперировал он здорово.
Жена все собиралась посмотреть, как он оперирует, и все времени не было (Она тоже была врачом, но работали они в разных больницах). “Смотри, — говорил он шутя, — просмотришь!”
— Успею!
Некоторые его больные, чаще всего — старушки, любили дарить ему шерстяные носки, ими самолично связанные, хотя, конечно, они понятия не имели, что у их доктора худые ноги, но чем, собственно, могли отблагодарить старушки своего спасителя — немолодого уже, седого доктора? Конечно, связать носки!
Были, но это уже от женщин помоложе — с капроновой пяткой, с особой, какой-то фигурной вязкой, но что было самым замечательным — была пара носков из собачьей шерсти.
Если быть откровенным, он давно мечтал о носках из собачьей шерсти, но... просить людей не станешь, а жена и дочери не вязали.
Жена много работала как врач; терапевтическое отделение, которым она заведовала, было лучшим в области, хотя до ее прихода стояло на грани закрытия. Теперь его сравнивали с клиникой.

Скачать полный текст в формате RTF