сжавшее в зоркой щепоти Колхиду, вправе
и на вселенную...,
длящий как поединок
жизнь искусителя, пью, в заблужденьях меток,
за наливную, молочную лень блондинок
и золотой, как токайское, ток брюнеток,
пью за воздушные замки твои, не в бремя
знойным фантомам,
пью за морозы, греза,
с горькой надеждой, что, тихая, в это время
ты, преломляема полным фиалом, пьешь за....
СТИХИЯ ПУШКИНА
Что
в полночь душу бередит, волнуя легкие страницы ?
- стихия Пушкина!
Она — из ряда неуемных сил
пронизывающих века и размывающих границы,
о чем — мгновение назад! — он, прозорливец, возвестил.
Как затекает свет во свет, так слово затекает в слово,
когда оно не звук пустой...
Жизнь далеко-о озарена,
коль, в искупление мытарств,
напевной негой Гончаровой—
судьба в биении — страстей и мятежей — напоена.
Благословенна жизнь, когда б не сопряженье расставаний...
Но вдруг в глуши из-под пера
сверкнет счастливый лик Петра
в огнях, дыму и кликах брани,
то полусонный локон Тани,
то кружка няни,
то цыгане
в потемках дряхлого шатра... -
целебен ясный труд с утра!
Вольна волненьем сердце ранить,
такой свободою полна, что невозможно передать,
и безоглядна, и свежа,
она умы и чувства гранит,
стихия Пушкина...
А ну, попробуй-ка ее взнуздать!
И в вязком ропоте молвы, среди клевещущих, брюзжащих,
стихией вольною влеком,
он дерзко вспенивал балы
под взором хмурого царя.
Но пристальней зрачком монарших
картечь слепого декабря, врагом забитая в стволы.
Кровь! -
на рубахе...
на судьбе...
Жизнь убывает, словно свечка,
смеркается лицо ЕГО.
Но почему же, наконец,
никто не поднял пистолет, уроненный у Черной речки?!
О том навзрыд через века
кричит недужный бубенец
над гробом в тесаных санях, несомых вьюгой.
Разломилось
больное время. Связь времен?
И коронованный упырь
лишь мрак в душе перекрестил,
когда бессильно закатилось
бескровное лицо ЕГО за Святогорский монастырь.
Мне — тридцать семь,
да, тридцать семь...
Не потому ль все чаще грустно,
что быт — не перечень обид — все больше душу тяжелит,
что одиночество мое — так безнадежно заскорузло,
и перемен, как понял я, мне будущее не сулит.
Когда бы безнадежен был, смятение сомкнуло б вежды...
но принимаю все, как есть, судьбу за это не виня,
если кому еще цветут вечнозеленые надежды,
благодарение судьбе, они цветут не для меня!
Любовь?.. —
чредою телеграмм, ссор, примирений — просквозило
судьбу навылет и сожгло иллюзии.
Словно волна,
она отхлынула, любовь,
и беспощадно обнажила
уступы боли ножевой — чужая юная жена.
И лишь не вняли руки той разлуке,
так они тоскуют
в седую полночь за столом, где ветхо, словно старики,
еще топорщась и бодрясь,
воспоминания тасуют —
ужель без страсти и огня? — промозглые черновики.
В них, словно в мутных зеркалах, и одинок, и многолик я...
В печальную из годовщин зажгу заветную свечу,
к чужому свету я приник,
к чужой трагедии приник я,
но отсвета судьбы чужой, как повторенья, не хочу.
Душа, взыскуя высоты,
сползала склонами сомнений...
Не потому ли в тишине я слышу шепот веретен? -
то Парки подают мне весть,
когда в часы полнощных бдений
через терпение Творца мой скудный опыт преломлен.
Мне тридцать семь,
да, тридцать семь...
Студеный возраст? —
ведь при этом
я твердо знаю: кое-кто, прищур улыбкой затеня,
наверняка, должно быть, ждет что сам я стану — пистолетом,