Может, я опять влюбилась:
я ведь девка — динамит?
Или я кому приснилась,
и меня он материт?

Что-то странное, ей-богу,
николы так не було,
словно я сломала ногу,
или так ее свело...

А душа чего-то просит,
прям как дедушка Егор,
что всегда с собою носит
для таких делов топор.

Таки к горлу подступает,
ничего, что изнутри.
Впрочем, всякое бывает,
если чай из конопли.

Да еще чего-то съела,
но не помню только-что...
глупо быть такою смелой!
Правда, сытая зато.

Трижды сплюну, чтоб не сглазить.
мама, ты была права:
Дочь кидали, мол, три раза,
а поймали только два.

В переулке тихо. Странно.
Хоть бы крикнул кто-нибудь...
Может быть, пока не рано
все ж попробовать заснуть?

НЕУДАЧА

Ах, боже мой, какой мужчина,
и хорошо, что никакой!
Какая веская причина
мне не идти домой одной.

Его умыть, проспать, почистить,
с утра немного похмелить...
Да, не портрет известной кисти,
но ведь могло и хуже быть.

Цып-цып. Кис-кис. Тьфу! Гули-гули.
Иди сюда, мой милый друг.
Тебе здесь душу распахнули...
Куда же ты в открытый люк?!

Греби, греби сильнее, милый...
все происходит, как назло!
Ведь я почти что полюбила,
и вот теченьем унесло...

Став беспощаднее, чем абвер,
я обещание даю:
найду того, кто люк не запер
и очень медленно убью!!

г. Омск

Виктор КАЛЬСИН

***
В том городе, в том доме, в тишине,
окрашенной в цвета покоя и уюта,
стоит диван, картинки на стене,
под потолком, как шляпа, люстра.

Истерзанный подошвами паркет
прикрыт ковром с растительным узором;
сервант с посудой, на котором
стопа уже не существующих газет.

Обои порыжели, будто хну
плеснули, и герань засохла,
мечтает пыль, чтоб кто-нибудь чихнул
и выругался с чувством: “Чтоб ты сдохла!”

Три стула около стола:
ушел пастух, кому оставил стадо?
И пыль с оконного стекла
смахнуть возможно, но не надо.

Ничто, как вещь, не сможет рассказать
о страхах и пристрастиях владельца:
нас бытие стремится удержать,
и позавидует покойник погорельцу,

в том смысле, что покой не обрести
в иных мирах, пока остались в этом
очки, картинки, шлепанцы, газеты,
герань, будильник, дачная панама —
всё то, чего с собой не унести,
а здесь осталось просто хламом.

Не знаю, где окажемся потом,
в какой среде — летая или плавая, —
но чья-то память, как легавая,
найдет нас
И дотронется перстом.

ДВОРНИК

Он слышен более, чем зрим,
хвалим он редко, чаще хаем;
он враг всех осеней и зим
и друг просторов и окраин.

Еще владеет сон землей,
но он выходит в эту пору,
взмахнув метлой над головой,
грозит космическому сору.

Еще не брезжило в окне,
мы пробудимся, чертыхаясь,
а он — Георгий на коне,
его копьём повержен хаос.

Он всё сметает: грязь, грехи,
бычки, токсины и копейки;
он слабым манием руки
влюбленных сгонит со скамейки.

Он что-то скажет тишине —
и тишина теряет силу,
он знак покажет темноте
и разрешит взойти светилу.

Он заклинатель и пророк,
слуга и жрец, и маг порядков