ПИСЬМО ИЗ МАГАДАНА

Анатолий ПЧЁЛКИН

КАЛЕНДАРЬ

Из цикла.

1

Чахнут рифмы. Тускнеет янтарь.
Мокнет Время у черного хода...
Я пишу отрывной календарь
заурядного года.
Чтобы так, — без причинного зла
и натужно-умильного пыла
речка речи из сердца текла
и прохожих поила.
Чтобы с каждой страницы письма,
леденя, тормоша, согревая
заглянула в их души сама
жизнь живая.
Понимаю, сколь путь мой рисков:
в дни повального зла и недуга
и читателей нет у стихов,
и с поэтами туго,
и действительность — вроде кино —
притворяется только глубинной.
А взаправду — как прежде — одно:
наслажденье с любимой.
С нею свет, и совет, и любовь,
и стихи, где и слов-то не надо:
приподнимет ли милая бровь
иль сияние взгляда
приглушит, — сердце ёкнет. Душа
защемит, воспарит, оборвется...
Ах ты, Господи! — как хороша
эта боль, что любовью зовется.
Страхом полнится, счастья бежит,
сердцем к сердцу надеждою льнётся,
ощущениям — ночью и днем — подлежит,
а перу — не дается.

2

На фоне политических страстей,
повсюдной лжи и поголовной бяки
живу себе, пишу себе, вестей
не жду ни от одной собаки.
Аукнется. как с неба, старый друг —
пройдет по сердцу судорога счастья,
душа воспрянет, озарится слух.
Но стихнет эхо — и замкнется круг
отсутствия. И мерой неучастья
во всякой злонамеренной игре,
в любом благонамеренном паскудстве
вновь меряешь и быт свой, и опре —
делённое дыхание в искусстве.
Не в том высоком, где парят орлы.
Не в низменном, где шастают шакалы.
А там — где снеги памяти белы
и вдумчивы, как сопки Бурхалы,
где мы себя и золото искали
для Родины. А вышло — для страны,
по коей нынче гоношим поминки,
которую с карт мира — без войны! —

ее родные сукины сыны
мы сами стерли, как бы для починки
...при помощи жевательной резинки...

3

Вот жил да жил. Не видел в том греха,
не ведал страха и не знал печали,
пока не домолчался до стиха.
Как говорится, — черти накачали.
Стих снизошел — как вены отворил,
кровь свежая ударила по жилам.
Случись об эту пору
пара крыл —
к каким бы я высотам воспарил,
какую фору дал бы я вершинам!
Да видно, крыльев нынче недохват
в распроданном — с кувалды — государстве,
где уж давно и власти не парят,
а чаще и охотней говорят
о дарственном, о “двойственном”
гражданстве.
Два подданства — подонство, мотовство,
двулживая душа амикошонства:
— Шуруй, воруй, жируй, глуши его!
Купил — продай. А в случае чего, —
не нам платить! Расплатится потомство
российское... А он, меж тем, живёт
средь нас, и в Думах наших заседает.
Куда идет? К чему ведет?
На кухнях наших водку пьет,
и сало русское жует,
а косяка — “за горку” — давит...

4

Ленив. Ленив. Писал не по заказу —
по складу сердца, выкройке души.
Терпел мороз. Не потакал маразму.
В угоду Государеву спецназу
чернил не изнасиловал ни разу
и жить предпочитал в глуши,
чтоб не поддаться сглазу и соблазну
подмётной славы, подколодной лжи.
И дожил вот, считай что, до упора,
тому и рад, что ни один гундос
мне вслед не возопит: “Держите вора!”
Я ничего с собою не унёс.

***
В час, когда Звездолёт звезданёт белизну,
серебристым кузнечиком в небе истает,
я вздохну: “Человек полетел на Луну.