Кирилл КОВАЛЬДЖИ
Я ОПЯТЬ УЧИТЬСЯ ИДУ...
***
Море плещется слабо.
Тайные искры горят.
Поезд уходит на север.
Ветер спешит на юг.
Имя одно повторяю
тысячу раз подряд,
имя одно —
заклинанье,
свет
и спасательный круг.
Господи, что ты задумал,
что сотворил ты со мной?
Ранил меня красотой,
велел, чтобы я полюбил,
но за миг промедленья
карал меня мертвой тоской,
но за шаг приближенья
ты меня молнией бил.
Путь родниковой реки
кончится солью морской.
Что-то должно случиться,
знать не желаю что
и, пока не случилось,
судьбу умоляю:
— Постой
здесь на границе между
горечью и красотой.
***
Опять я учиться иду
с тобой не молчать, но умалчивать,
за правду приняв наготу,
наследье Ламанчи приканчивать.
К тебе я учиться иду
не спрашивать и не рассказывать,
по тонкому, тонкому льду,
зажмурясь, над прошлым проскальзывать.
Приду и к тебе припаду,
воскресший, и с Божьей помощью:
на ложе блаженно взойду
неведающим и непомнящим.
***
Не напрасно же в самом деле
в предвечерний июньский час
птичье пенье, чириканье, трели
сопровождали нас:
сколько было добра в этом мире
от облаков до травы
после близости на квартире
в пригороде Москвы,
после того, как урвать успели
грешные эти часы -
упоенные щебет и трели,
свежесть, как после грозы.
Возвращаться не хочется — нужно!
деловая Москва по местам
всё расставит опять равнодушно,
разведет по подземным ходам.
После двух часов с половиной
не спеша удаляемся прочь
нежной парочкой, столь невинной,
словно это отец и дочь.
А за кадром птички-синички —
мол, утерли мы нос Москве:
вплоть до самой до электрички
переклички в зеленой листве.
***
Эта русская русских не любит,
а в особенности — евреев,
сходит с ума от Дюма,
от восточных систем и учений,
срочно учит английский язык, —
вдруг да клюнет заморский журавль.
Эту женщину в этой Москве
не умеют ценить и не ценят,
между тем ее молодость тает,
а любовники, как поезда,
норовят сокращать остановки...
Тут ей тошно, но вся она — здешняя,
родом из коммуналки вчерашней,
с дальтонизмом на счастье
и с обидой на то, что синица — синица,
которой море поджечь не дано...
Впрочем, необязательно ночью
это помнить, когда ей охота ласкаться,
щебетать, лепетать,
и в постели устраивать кайф!
***
Когда под ногами месиво
ненормальной московской зимы,
когда преждевременный вечер,
а в окнах болезненный свет,
когда искрят, как звезды,
троллейбусные рога,
а звезд и в помине нет,
когда вдобавок за день
замусорена душа
рутиной и шелухой
бытовой суматохи,
которую, словно плащ,
дома не скинуть в плеч,
не замести под кровать,
как вчерашние крохи,
тогда не верю уже,
что когда-нибудь кончится хмарь,
перестанет жужжать
и приплясывать мертвое слово,
в этом городе, где легко