совсем темно уже стало, только желтые прямоугольники от окон пивбара на тротуаре с тем же шевелением, звуком, что и сами равнодушные окна.
Лицо горело, саднило, как-то по-новому формировался рельеф лица. И свитер жалко, свитер сразу порвали. За свитер влетит, говорила же мама, во двор не надевай, не трепи вещь, мало ли что, говорила же, как в воду... “Носи на здоровье, — тетя Клава сказала. — вспоминай тетку с дядькой”. Поносил. Расскажу все, как было, без вранья, так решил.
Психованный все предлагал, давай камнем в окно, а, давай! Кирпич из клумбы показывал. Дурак, одно слово, дурак. До последнего сидел, может, спать дома лягут, им рано вставать, а завтра в школу, а там видно будет... Замерз, как цуцик, поплелся, все равно мама не ляжет, пока меня нет. Открываю дверь потихонечку, разуваюсь потихонечку, в зеркало с интересом гляжусь, девочки зеркальце давали карманное, так в нем или то, или другое, не разбери-поймешь, а тут полная ясность, ничего особо ужасного, шрамы украшают мужчину... Снимаю пиджак, мама не спит, на кухне возится, лучше сразу, все одно отвечать.
— Смотри, мам, — держу в руке полуоторванный клок. — Ты представляешь, комедия, — с юморком говорю, — пацаны там подрались с пьяными, а мне досталось, — прикладываю клок на место, потому что снова слезы вдруг подступили,— представляешь, они подрались, а мне досталось...
— Так, хорошо, они подрались... А что тут смешного?
— Да нет, ничего... я разве смеюсь...
— Что тут смешного! — вдруг взрывается мама вместо сочувствия. — Ты почему мне врешь на каждом шагу, врешь и врешь, ни одного слова правды! Ты почему меня дурой считаешь! Подрался, так и скажи! Морду набили, так и скажи! Так нет же, нет, с улыбочкой все, с подковырочкой — наврешь с три короба — довольнешенек — опять обманул мать! — Хлесть меня по щеке. — Вот тебе за обман! Хлесть по другой. — Вот тебе. Шляешься где попало! До ночи! С бандитами! В тюрьму захотел! — Хлесть, хлесть. — В глаза надсмехаешься, за дурочку принимаешь! Врешь и лыбишься! В лицо мне лыбишься! Сто у тебя свитеров! Сто!..
Заперся я в ванной, умылся, хотел поплакать, не стал, чего теперь плакать-то, хотел из дома уйти — куда, да и бестолку — хотел вдруг в дверь кулаком садануть — а зачем, народ будить — стих хотел сочинить, такой чтоб, жалостливый — не смог, с рифмой непруха... Почистил зубы, морщась от боли, помыл ноги, постирал носки, лег спать, хорошо все-так жить на свете, так думал, утепляясь, умащиваясь в постели, только вот детство — плохо — но ничего, совсем ерунда осталась, так думал, балбес здоровый.
Свитер кое-как мама зашила, надевал его под пальто (в пиджаке уже холодно стало) швом назад и задом, следовательно, наперед. К лету на тряпку пошел свитер зеленый, у порога лежал, для ног, серой стал тряпкой. Много еще было со мной и в зашитом том свитере, но вспоминать почему-то не хочется. Не спасти уже словами тот свитер, то время, ту жизнь. В какую прорву все рухнуло?
Только знаю я твердо, сейчас, в девяностом, когда в стране нашей стенка идет на стенку, когда кодлой топчут одного, а другая кодла вымещает на ихнем, когда любые правильные слова стали вдруг неправильны, лживы, когда даже женщины науськивают мужиков, когда столь тяжко примириться с собственной малостью на фоне разбухшей громады времени — вполне может так получиться, правые двинут с кольем на левых, или наоборот они двинут, почвенники на западников, либералы на консерваторов, монархисты на коммунистов, еще какой-нибудь хрен на еще больший хрен — и кинутся те врассыпную, со смехом, с матом вдогон, улепечут тактически, растворятся, сгинут в ночи... А я останусь. Не потому, что герой или уверен в себе, или характер там, принципы, или, не приведи господь, идеалы — не знаю, почему, не умею сказать. Скорее всего, просто так. Так — просто. До смешного — просто.
Но эти уж точно — убьют.

г. Новосибирск
№4, 1995 г.

Светлана БОГДАНОВА

ВОТ И ВСЕ ПРО МЕНЯ.

Потеряться в толпе,
Задохнуться от бега,
Раствориться до капли
В светлом мареве дня.
И на землю упасть
Тихим росчерком снега.
Это все про меня?
Это все про меня.

Вместо шелка иллюзий
Мотивы из ситца.
Кто-то шубу
На дудочку променял.
Не дано угадать,
Не дано прослезиться.
В этом много меня?
В этом мало меня?

Не ясна подоплека,
Не понятны причины.
И какой же придумал
Меня дуралей?
И кому это я
Так пришлась не по чину
В самом лучшем
Из всех на земле февралей?

Будь по-вашему.
Только не запах больницы,
А ромашки,
Вплетенные в гриву коня.
Приласкать журавля
Возле дома с криницей.
Это все про меня?
Вот и все про меня.

***
Отковырнула комья с башмаков
И тряпочкой протерла.
Подставила под кран горячий лоб,
Прополоскала горло.

На месте шкаф, диван, утюг,
Из-под стола торчит кошачий хвостик.
Наручники повесила на крюк,
А кандалы на гвоздик.

Для развлеченья мне оставлен стих,
Стреноженный в неволе.
Импровизации от сих до сих,
Галлюцинации – тем более.

Накинули на голову сачок.
Дышу, но осторожно.
Самой себе подставила плечо
И шепотом – жить можно!

Норильск – Санкт-Петербург
№4, 1995 г.