Александр ЯКОВЛЕВ

МЫСЛЬ НЕИЗРЕЧЕННАЯ

Изучая историю времен и народов не для предвидения судеб мира, но для обретения себя в нем, Епифаний (имя не настоящее, так звали мы его) уже в 198... году проявил признаки беспокойства. Истоки этого состояния были ясны ему, нам же, близким друзьям его, не казались убедительными. Хмель свободы кружил нам головы, и мы в чаду очередного веселого застолья просили у Епифания лишь одного: “Стихов! Стихов!”. Он поднимал с нами бокал, читал свои дивные строфы, но не в пример нам день ото дня мрачнел, видя, что все его слова о нашей будущности не находят достойной почвы.
Зимой следующего года он исчез на целый месяц, никому ничего толком не объяснив, даже супруге своей Адели, жемчужнозубой Адели.
Он объявился в конце февраля, уверенный в себе, энергичный, целиком поглощенный одним. Епифаний стал землевладельцем.
В одной из срединных наших губерний, в глухой деревушке куплена была им изба, довольно крепкая, по его словам, хоть и требующая известного ремонта; а так же клок земли при ней.
Надобно было видеть, с каким нетерпением ждал он окончания зимней поры, схода снегов, устоявшихся дорог... Нетерпение проступало во всем облике его, когда он слушал, словно заново, наши речи. Он оставил свою иронию и полемический задор, и даже ближайшие друзья, поверяя ему думы, наталкивались на нежелание не только сочувствовать, но и просто понимать.
К середине весны он свернул все дела в столице, частью совсем вычеркнув их из своей жизни, частью перевалив на плечи супруги своей, Адели, многотерпеливой Адели. И вновь бесшумно исчез.
Ныне, когда толпы горожан, кляня свою былую недальновидность, жадно рыщут в ближних и дальних весях в поисках хоть хибары на каменистом утесе, встречая лишь лукавость пейзан, решение Епифания не вызывает ни осуждения, ни малой доли критики. Тогда же, в предчувствии великих изменений, мы, словно завороженные, следили за искрящимся и буйным, как веселящее шампанское, потоком слухов, сплетен и новостей и ждали, ждали, что вот-вот... И немало дивились поступку товарища.
Летом Епифаний вернулся. Позвонил немногим, весьма сухо осведомился о своих делах, довольно равнодушно выслушал ответы, уклоняясь, в свою очередь, от расспросов о существовании анахоретом. В течение двух дней он порвал все нити, связующие его с городом, и отбыл в деревню, забрав трехлетнего сына и супругу свою Адель, опечаленную Адель. И несколько лет не было слышно о нем ничего. Городскую квартиру свою он сдал незнакомым людям, и когда кто-нибудь из нас звонил, в надежде на внезапное его появление, чужой голос бесстрастно отвечал: “Их нет. И скоро не обещали”. И тихое, дурманящее как наркоз забвение постепенно стирало имя Епифания из бесед наших.
Но однажды летом я, именно я, а не кто другой, хоть и не принадлежал к числу тех, с кем Епифаний во времена былые делился сокровенным, получил от него краткое послание, а скорее уж записку с приглашением посетить и с обстоятельным описанием маршрута.
Не скрою, лестно было оказаться единственным, удостоенным такой чести, пусть и ненадолго мог я вырваться из города. И вновь имя Епифания всплыло за нашим столом, уже далеко не столь праздничным, пусть и обильным еще, но уже сострясаемом отголосками всех тех катаклизмов, что подобно затяжным дождям, не оставляя нас, лишь усиливались. И уже в дверях я кивал головой, выслушивая все вопросы, которые передавали самые умные из нас Епифанию, полагая, что уж он-то, вдали от суеты, разрешил недюжинным умом своим немало.
Руководствуясь наставлениями его записки, я довольно легко проделал путь мой, последовательно меняя поезд

на автобус, а последний — на собственные ноги. Я не знал, что привезти Епифанию, а потому рюкзак мой был легок, содержа лишь гостинцы для его сына, да только что вышедший стихотворный сборник наших общих приятелей. И купленные в складчину французские духи для Адели, для незабываемой нами Адели.
Изба его стояла на краю деревни, на юру, дальше тянулось кустистое незапаханное поле, упираясь где-то на горизонте в темную полосу леса. Пейзаж этот отчего-то опечалил меня своею пустотой. И дом, бревенчатый, серый, кое-где замшелый, с чуть подсевшими нижними венцами, никак не отвечал моему ожиданию увидеть безмятежную обитель.
Епифаний, нимало внешне не изменившийся, довольно холодно отнесся к сборнику и автографам авторов. Открыв наугад посередине и прочитав несколько строк, он отбросил книжечку на широкую, прочно стоящую кровать с лоскутным одеялом. Больше живости к подаркам проявил его наследник Митя, крепкий и бойкий мальчик, в котором с трудом угадывался некогда задумчивый златокудрый херувим. Адели, долгожданной Адели не было, она уехала, как мне кратко пояснили, в близлежащий город за покупками ( в том городке я поменял поезд на автобус).
Обменявшись малозначительными фразами о здоровье, знакомых и т. п., мы ненадолго замолчали, наблюдая за мальчиком, увлеченным привезенными игрушками. Затем Епифаний предложил мне пройти в огород. Мы вышли из избы.
Обведенный невысоким и редким дощатым забором, участок соток в восемь был покрыт грядками различной и странной конфигурации, в которой за буйной растительностью с трудом угадывались буквы. Епифаний вел меня среди
посадок, любовно осматривая дела рук своих, на ходу что-то подправляя, что-то выпалывая...
— Знаешь ли ты, — вдруг остановившись- и оборотясь ко мне, спросил он, — что значит собрать урожай?
И сам же ответил:
— Это значит рано-рано утром выйти к росной земле, встать на колени, тихонько постучаться в нее и смиренно просить: “Я кушать хочу”.
Я решил, настало время тех вопросов, что вез я с собой, с трудом удерживая в памяти. И некогда близкие Епифанию спросили его моими устами. Но не было им ответа. Он лишь поморщился с досадою и сказал:
— Как и прежде, даже говоря о самом страшном и больном для нас, мы обсуждаем ситуацию нереальную, сказочную. И потому слова наши так далеки от цели, как бы мудры мы ни были. И нам нет смысла жить лучше, потому что жить лучше будем все равно не мы. Бог весть, отчего так у нас, но у нас так всегда. И да пребудет.
И направился в избу, а там молча принялся накрывать на стол. И пока вставали на скатерть блюда с многочисленными солениями и просто свежей зеленью, я перелистывал привезенный в дар сборник, прерываясь на милую болтовню с Митей.
— Но послушай, — сказал я после того, как был утолен первый голод, — не пишешь ли ты стихов? Многие из ожидающих меня там бились об заклад, что привезу им строфы Епифания нового, непривычного, но столь же даровитого...

Скачать полный текст в формате RTF