Сергей ЛУЗАН

БЕЛЫЙ ВОЛК

ГУСАР

Когда лед заматерел, я собрался гостевать. От моих Медвежьих ручьев до кордона заповедника Путоранский почти сто двадцать километров и почти по прямой. Конечно, все зависит от морозов. Чуть оттепель вздохнет — тут тебе и наледь прет из ручьев, а ручейки-то горные. Вляпаться на снегоходе в наледь — дело обычное, ежели на ногах новые химзащитные боты или сапоги, что один хрен, лишь бы ноги не промокли, но влетать через каждые два-полтора километра, а потом выковыривать изо льда в одиночку четверть тонны железок да еще со льдом — штука очень неприятная.
Пришлось мне однажды 120 километров 18 дней на “Буране” елозить, а потом все равно его бросил и еле-еле добрался с другом до кордона пешочком. Да у кого из нашей братии ноги да морды не мороженые?!
Дело было в начале декабря. Озеро сияло в последних косых каплях солнца. Лед сиял. Заструги сияли. В это время не только снег, даже перо куропатки становится розоватым. И в марте-апреле то же самое. Снегоход шел на удивление хорошо, ровно, и часа за три я уже был на перемычке возле речки Озерной. Дальше Дюпкун уходил в ущелье Путоран. Ветер свистел, как из форсунки, и поэтому ровненький лед исчез и образовалась поверхность вроде стиральной доски. Скорость пришлось сбросить. Легкие нарточки бросало, как перышко — боялся, развалятся. Нарты деревянные, под собачью упряжку. А на нартах всего-то ничего: фляга бензина, да литр самогона, да пяток пресных лепешек, да зайчатина... Лихо шел “Буран”. Так, с ветерком и докатился до распадка речки Наледной, которая впадает уже в Хантайское озеро. По этому распадку можно побродить — есть кое-что. До кордона оставалось чуть больше часа езды. Солнце ушло в морозный зернистый туман. Снежные пылинки затяжелели. Вроде и не снег, а все-таки следы присыпает тоненьким слоем, как иногда у стариков пыль времени присыпает морщины. Скалы, лиственницы в такой снежной пыли кажутся еще таинственней и сказочней. Скалы и свобода...
И вдруг в этом тумане я увидел теленка лося, а может быть, и оленя. Решил чуть придавить на газок снегохода. Животное спокойно уходило из распадка Наледной через озеро в Эвенкию.
Полоса тумана неожиданно закончилась, я глянул — и заиграл в каждой мышце веселый ветер. Волчара... Да какой волчара! Гусар! Огромный. Поджарый. Красавец! Волк резко развернулся и расстелился, прямо расстелился над застругами, пытаясь уйти по своему следу обратно в тайгу. Он расстелился в полете, морда развернулась в мою сторону. Пасть чуть оскалена. Я дал “Бурану” газу на полную катушку. Железо жалобно заскрижетало по стиральной доске. Расстояние между мной и волком медленно сокращалось. Я уже чувствовал, что перехвачу его на мыске возле поваленного листвяка. Ему не уйти. Карабин в чехле на капоте снегохода поблескивал прикладом. “Эх, повезло”, — только и успел подумать я.
Какой-то дикий прыжок. “Буран“ улетел в одну сторону. Я долго и медленно летел в другую. Меня поволокло плечом по чистому льду, и все. Шею не повернуть. Воткнулся головой в тугой снежный надув. Летал недолго. “Буран” еще дергался на боку. Черная точка зверя мелькала в береговом тальнике. Стекло снегохода вдребезги. Поташнивало и качало. Щека и лоб горели. Пощупал. Кровь и явный отек. Хорошо приземлился. Могло быть и похуже. За дело получил. Никогда, даже в мыслях нельзя считать свободного зверя добычей. Он ведь это чувствует и, может быть, даже умеет крутануть своего противника взглядом.
Добрался до кордона угрюмо и спокойно. Не злился, а просто ехал и ворчал.

Да, подъезжал к кордону в сумерках... Собаки Володи Кожемякина встретили, как обычно, лаем и визгом. Жена Володи Тамара купалась в это время в проруби. Володя Кожемякин крутой мужик, метра два ростом. Его ладонь — две моих. А вообще добрый и хитроватый тундровик. И абсолютно честный, хотя не всегда ладил с законом. Не вижу в этом никакого противоречия. Знавал да и знаю о многих сволочах, которые с законом умеют ладить, а нам, простым мужикам, от сумы да от тюрьмы зарекаться нет резона.
Люблю я гостить у Кожемякиных. Избу он построил огромную и теплую. До потолка два с половиной метра. И баньку хорошую сварганил, гараж приличный под четыре снегохода, а ледник построил на зависть. Все добротно, тяжеловесно. Я пытался взять на себя бревно, из каких он строил избу... Только пытался... Бесполезно.
Выпили мы с Володей самогон. По-мягкому захмелели. Закусили пельменями. Тамара стряпала... И я до поздней ночи все ворчал — не мог успокоиться, что еще одного волка упустил. Однако, какие наши годы...
История Гусара застольем не закончилась. Видать, волчара был уже обречен, и не потому, что одинок, а потому что Судьба. Прошло всего два с половиной месяца. Над Путоранами качался февраль.
Под вечер Тамара Кожемякина оделась легко. Она не только каждый день купалась в проруби, но и бегала до противоположного берега и обратно — всего километра два по утрамбованному ветром снегу. Тамара вроде бы тихая, спокойная: читает Сергея Радонежского, Библию, Флоренского, но я всегда поражался ее физической выносливости, упорству и даже непреклонности.
По озеру прошло стадо оленей, буквально за час до пробежки. Володя Кожемякин лег отдыхать. Он с утра кряжевал плавник и порядком устал. Тамара бежала легко и привычно. Единственное, что мешало, — бинокль. Футляр с биноклем бил о бедро, и это раздражало. Когда добежала до Красной скалы и повернула к дому, за мысом, за тем мысом, где стоял кордон, она увидела черную точку. Сначала Тамара подумала, что это человек. Глянула в бинокль — волк. Да не просто волк, в здоровый волчара. Она сразу же подумала о Гусаре. После моего рассказа Кожемякин бредил этим зверем. Он лазал по ущельям, ездил вдоль границы заповедника до водопада — все искал встречи с матерым зверем. Гусар исчез и не появлялся. И вот он! Тамара сначала обрадовалась, но Гусар ее явно заметил и стал стремительно приближаться, отрезая от дома.
Прошиб холодный пот. Она рванулась к избе из последних сил. Сначала кричала: — Володя-я-я! Володя-я-я! — , а потом только один сплошной крик: — О-о-о-а-а-а! — Что уж тут?! Видела, что пришел конец и радостям, и бедам. Жутковато стало.
Володя Кожемякин лежал на кровати и листал старые журналы. Хорошо, что приемник был выключен. Сквозь бревна избы словно просочился далекий крик: “Воло-о-о-о-а-а!” В морозном воздухе было градусов сорок, крик вроде раскалывался на множество мелких кристаллов. Володя накинул маскхалат прямо на свитер, сорвал с гвоздя карабин и выскочил на улицу. Между далекой фигуркой

Скачать полный текст в формате RTF