Раздалась команда:
— На выход!..
Открылась очередная дверь, из которой каждому швыряли: кальсоны, рубаху... и гнали в следующее помещение...
Там ты получал стёганные, ватные штаны и гимнастёрку...
В следующем проеме дверей награждали телогрейкой и кирзовыми рабочими ботинками, с суконными портянками... О соответствии размера никто не беспокоился.
И наконец, последним, что завершало конвейер одевания, были бушлат, вигоневый шарфик, шапка-ушанка (солдатского образца). На этом банная процедура заканчивалась...
Едва обсохнув, придя в себя, зеки начали обживать гулаговские наряды, привыкать к ним. Обмениваться друг с другом, подыскивая подходящий для себя размер. Жизнь продолжалась...
ПУТИ НАЗАД К ОСТАВЛЕННЫМ НА ПОЛУ ЛИЧНЫМ ВЕЩАМ, НЕ БЫЛО. ЗА КАКОЙ-НИБУДЬ ЧАС ДЬЯВОЛЬСКИЙ ЛАБИРИНТ ПРОЙДЕННЫХ ДВЕРЕЙ ПРЕВРАТИЛ ВСЕХ В СЕРУЮ, БЕЗЛИКУЮ МАССУ, БЕСПОМОЩНЫХ КОЛЫМСКИХ “ЗЕКОВ”... ЛИШИЛ ИМУЩЕСТВА И ПАМЯТИ... ПАМЯТИ О ДОМЕ, О БЛИЗКИХ... СБЕРЕЖЕННЫЕ ПОСЛЕ БЕСЧИСЛЕННЫХ ШМОНОВ В ЭТАПНЫХ ТЮРЬМАХ РЕЛИКВИИ, ДОРОГИЕ СЕРДЦУ КАЖДОГО — ПИСЬМА, ФОТОГРАФИИ ДЕТЕЙ, ЖЕН, МАТЕРЕЙ, БЛИЗКИХ, — ВСЁ ИСЧЕЗЛО... ПРОПАЛО... НАИБОЛЕЕ ЦЕННОЕ ОКАЖЕТСЯ ПОТОМ У НАЧАЛЬСТВА И НА КАРТОЧНЫХ СТОЛАХ БЛАТНЫХ И ПРИДУРКОВ... ОСТАЛЬНОЕ БУДЕТ ВЫКИНУТО, БЕЗЖАЛОСТНО СОЖЖЕНО.
Бедный Борис Борисович!.. Только теперь он постиг весь трагикомизм происшедшего... В этом благородном человеке что-то навсегда надломилось...Что-то очень важное, помогающее человеку продолжать бороться за жизнь... Хотеть жить!..
У выхода из бани нас ждали грузовые автомашины, уже готовые к погрузке этапа.
Вся наша “сотня” разместилась в четырех автомашинах, по двадцать пять человек в каждом кузове... Один конвойный — в отсеке кузова у кабины, в тулупе и с автоматом... Другой, — с документами, вместе с водителем в кабине.
Нашему этапу крупно повезло. Наслаждались мы колымским пейзажем недолго. Через пару часов всех нас сгрузили в хозяйстве Дукчанского леспромхоза, всего в сорока семи километрах от Магадана.
Правы оказались те, кто предсказал: “Раз одевают в кирзовые ботинки, далеко в тайгу не повезут...” Логично.
За два года пребывания в лагере Дукчанского леспромхоза я оклиматизировался окончательно. Освоил несколько профессий: лесоруб, грузчик, дорожник, автослесарь, водитель...
Всё это время, активно и с успехом, помогал Советской власти превращать лесотундровую Колыму в окончательно безлесную — тундровую...

г. Москва
№5-6, 2000 г.

Николай БЕРЕЗОВСКИЙ

МАМА

В годы Великой Отечественной войны в
детских зонах фашистских концлагерей
малолетних узников систематически
подвергали забору крови для медицинских
нужд гитлеровской армии.

Я не был там,
Но жжёт огонь мертвецкий,
Как вспомню маму — голова бела:
Во сне она ругалась по-немецки,
Хоть совершенно русскою была.

Я был пацан, я спрашивал наутро:
“А что такое, мама, русишь .....?”
Её лицо белело, словно пудра,
Но отвечала: “Рано тебе знать!”

И ремешок затягивала ловко
Мужских часов — они идут верней!
А ремешок скрывал татуировку —
Родимое пятно концлагерей...

Я вырос, изучил язык немецкий,
Узнал слова, что вслух не повторю.
Пусть мамы нет...
В медпункте зоны детской
Во сне я ночью кровь её сдаю.

Я не был там,
Но жжёт огонь мертвецкий,
Как вспомню маму — голова бела:
Во сне она ругалась по-немецки,
Хоть совершенно русскою была.

г. Омск
№1-2, 2000 г.

Надежда МОРДАСОВА

***
Не знающие мрак не ценят света.
И в звонкой тишине пьянящей тьмы
Бредет душа усталого поэта
К слепцу, поющему псалмы.
В его глазницах неба отраженье,
И на губах извечной ночи дым.
Он видит Истину, не видя прегрешений.
Поэт идет, как в Иерусалим.
Он не найдет пристанище земное,
Но глядя в день сквозь утреннюю мглу,
Слепец увидит небо голубое,
Что к ночи превращается в золу.

***
Ненавидеть пространство — возможно?
Тихо падают звезды во тьме...
Мифам жизни поверить несложно,
Не трудней, чем уйти в тишине

Серых дней. Навсегда, безвозвратно,
Оставляя лишь след на песке...
Голос Бога ты понял превратно
Здесь, от жизни на волоске.

г. Красноярск
№1-2, 2000 г.