Александр ЛЕЙФЕР

ЛИЧНЫЙ ФОНД,
или Отпуск на Канарских островах

Мне предложили недавно принять участие в одной коллективной книге, а ее составители разработали для всех авторов (как бы “для разгона”) некую анкету — с полушутливыми, а порой и с весьма серьезными вопросами. В предполагаемую книгу — должно быть, красивую и толстую, а главное — как бы подводящую некие эпохальные итоги, — скрывать не стану — попасть охота. Поэтому попытаюсь поиграть и я. Попробую ответить, если не на все, то хотя бы на часть предложенных “Вопросов для обсуждения”.
Ведь с другой-то стороны данный вопросник, данные правила игры, где нет строгого условия “шаг вправо, шаг влево — считается побег от ответа”, — это ведь ни что иное, как редкая возможность высказаться.
В личном плане гораздо важнее другое: теперь не худо бы попытаться дотянуть до отцовского рубежа (он умер на 85-м году жизни). А что? По отцовской линии в моей родне немало таких долгожителей — в общероссийском, не в кавказском, конечно, понимании. Может, и у меня получится... Пока же надо пережить хотя бы маму. Она умерла рано — в шестьдесят шесть. Да три без малого года перед этим проболела, бедная, ничего почти не осознавая. Ее редкая, даже не включенная в медицинскую энциклопедию болезнь, вызывала у врачей особое внимание. В том смысле, что не раз я видел, какой алчный профессиональный интерес разгорается в их глазах, когда они берут в руки материны рентгеновские снимки или читают результаты анализов, когда в который раз осматривают ее саму — вялую, ко всему безразличную, редко (да и то чаще всего невпопад) отвечающую на их вопросы. И каждый раз хотелось вытолкать взашей этих естествоиспытателей, но, понятное дело, приходилось сдерживаться, — вины их в том, что происходило с мамой, не было никакой. Судьба.
Бабушка по материнской линии — Глафира Алексеевна Болотова, слава тебе Господи, как и ее единственный зять, мой отец, прожила тоже долго — до 87-ми лет - и умерла, можно сказать, на моих руках. Сколько бы смог прожить ее супруг — мой дед Василий Васильевич, - неизвестно, он через несколько месяцев после моего появления на свет умер смертью неестественной — утонул, провалившись под лед Затона, в тех местах, где сейчас шумит и веселится в Омске зона отдыха — Зеленый Остров. Так что, есть ли, выражаясь несколько выспренне, традиции долгожительства в нашей семье по ее материнской ветви, сказать трудно. Вглубь почти ничего не просматривается, “направо” и “налево” тоже — близких родных у нас с маминой стороны нет, единственная ее сестра Тоня еще девочкой умерла от скарлатины. Было это, кажется, вскоре после начала Первой мировой: дед похоронил дочку и вскоре был угнан воевать германца.
...Как-то в руки мне попалась моя же старая записная книжка, которую вел еще подростком. “Вел”, конечно, громко сказано. Расписание уроков, адреса одноклассников (будто я их и так не знал, эти адреса), какие-то алгебраические задачи (которые, кстати сказать, сейчас и под пистолетом не решу)... Но остановило, что несколько раз в книжке этой значатся записанные моим еще не установившимся, как следует, почерком разные даты. Например, — 25 марта 1957 года. Или — 17 октября того же года. Или 5 января 1958-го. И я вспомнил — да, была у меня в те времена такая потребность: просто взять и записать ту или иную дату. Шевелилась, видимо, во мне некая неосознанная мальчишеская оторопь перед неостановимостью времени, вздрагивала душонка, и хотелось хоть так, — записав число, месяц и год, зафиксировать его, этого времени, неумолимое течение. Что-то ведь трепыхалось у меня тогда под прической, не только рыбалка, голуби, Майн Рид и коленки соседской девочки Розы были на уме.

О том же, что я доживу до 2000 года, в те времена (да и много позже) тоже, конечно, думалось, наверняка думалось. Но приблизительно в том же разрезе, что сегодня, например, об отпуске на Канарских островах: теоретически, разумеется, возможно, но...
Впрочем, начнем, помолясь. И по старой студенческой привычке начнем с вопроса самого легкого — про характерный для нашего времени анекдот.
Предупреждаю — анекдот будет из тех, что “с картинками”. Но кого сейчас какой картинкой шокируешь? Читатель у нас в этом смысле закаленный, а наш, омский, так в особенности. Его еще в 1992 году, сразу же после крушения коммунистической власти с ее цензурой, по сравнению с которой цензура при распроклятом царизме была детским садиком, попыталось попробовать на излом Омское издательство, выпустив стотысячным тиражом (как еще недавно речи Леонида Ильича) главное сочинение Эдички Лимонова. Ничего с ним, с читателем, не случилось: поудивлялся, поморщился, поворчал немного, но в конце концов это мерзопакостное, как говорил Райкин, произведение проглотил — все сто тысяч экземпляров были раскуплены, под макулатурный нож их пускать не пришлось, что, как правило, случалось с изданиями тех же речей того же Л.И.
У меня законы жанра требуют одно только словечко употребить из ненормативной, как это сегодня принято называть, лексики, частично заменю его точками. Если же бы вдруг тогда, в 1992 году, упомянутое выше издательство проставило бы вместо аналогичных слов в упомянутом шедевре господина Лимонова точки, то получилось бы, как в песне, — в каждой строчке только точки. Так много слов перекочевало в эту книгу прямо с заборов и стен общественных туалетов.
Итак, в одном российском городе жил старый, больной, но мудрый раввин. И вся округа ходила к нему советоваться, причем, не столько по религиозным, сколько по разнообразным житейским вопросам. Однажды пришел скромно одетый, но солидный мужчина и осторожно завел речь о деньгах.
— Господин ребе, — начал он, — все говорят, что якобы будет денежная реформа. Предположим, у меня есть кое-что. Что делать? Одни советуют не волноваться — мол, откроют обменные пункты, где все обменяют один к одному. Другие рекомендуют приобретать доллары. А третьи пугают, что доллар после реформы ходить перестанет, и учат накупить на все золота и камешков. Как быть, господин ребе?
Раввин, который, как уже отмечалось, был старым и больным, долго откашливался и боролся с одышкой. И уже начал было говорить, как дверь с грохотом распахнулась, и в комнате влетела молодая и, естественно, хорошенькая девушка и прямо с порога затрещала, как пулемет:
— Господин ребе, господин ребе! Меня — без очереди, я сегодня выхожу замуж, мне очень некогда, у меня еще платье недошито...
Увидев, что ей никто не возражает, девушка затараторила дальше:
— Господин ребе, сегодня после свадьбы я должна буду лечь с мужем в постель. Как ложиться — в рубашке или без рубашки? Одни мои подружки говорят: обязательно ложись в рубашке, иначе он подумает, что ты бесстыжая. А другие советуют: рубашку обязательно сними, а то он подумает, что ты недостаточно сильно его любишь. Как же мне быть?
На этот раз раввин кашлял еще дольше.
— Девочка моя, — заговорил он, наконец, отдышавшись, — в рубашке ты ляжешь, без рубашки ты ляжешь, — все равно тебя вые...т.
И добавил, обращаясь уже к мужчине:
— Кстати, молодой человек, это и Вас касается.

===

Два печальных анекдота на ту же тему, но уже из собственной практики.

Скачать полный текст в формате RTF