чешуйчатые зонтики, пупки, рядовики, свинухи, подлистники, серушки, зеленушки, горькушки, и т.п.,— но белые — особая любовь.
Грибник блаженствует и на прощанье приникает к ущелистой коре ствола, и забывается на миг, и видится ему: ныряет он в прохладный ласковый поток сокодвижения — без кепки, без порток.

ТОПОЛЬ

Весенний тополь заостряется со всех концов и собирается — в который раз — нарисовать лицо сидящего перед окном, и получается всегда автопортрет — частичное подобие Создателя, чей дом — повсюду и нигде, тем более, что человека у окна сегодня — вовсе нет.
В трудах от созерцания проталины, где зажжены подснежники в подсвечниках-шандалах сон-травы, и прочего серёжками орешника завешанного понизу и почками освоенного тесного пространства смешанного леса, пляшущего безоглядно под дудку дупел старой дикой груши ввысь.
И заоконный тополь, конечно же, не ждёт,— уже не карандашен, а сам собою зелен сотнями кистей, апрелен, акварелен.

П А М Я Т Ь

Матушке Мнемозине если
резвыми дочерьми хвалимы, —
ну, хоть одной из дочек
только один разочек,-
значит, — любимы были: есть мы,
будем, и — навсегда хранимы
там, где прибой родит
ветреных афродит.

БОЛОТО

Вращательная, тонкого, сквозного синевой и радугой вечернего туманца, комарино-стрекозино-чибисная полусфера-чаша — накрывает, и совместно с отражённой в зеркале болотного разлива, такой же нижней — образуют внешний всех-и-ничейный шар; он выворачивается— свёртывается в центре, в созерцателе, таящемся на кочке в камышовом скрадке, во внутренний, — его, охотника на уток, лично-собственный клубочек, не имеющий, в отличье от добычи, ни веса, ни размера, который — удивительно, — но столько лет спустя то холодит, то греет полёживающего на диване в укроме комнаты воспоминателя; указывает
время — связать из нити восприятия и соответственных словес — названий, наименований, с нею спряденных, — об этом обо всём какое-никакое, но — речение.

г. Ст.Оскол

ДиН память

Николай РЯБЕЧЕНКОВ

В эту осень прекрасному поэту Николаю Рябеченкову исполняется шестьдесят лет. Он не дожил до своего юбилея, но стихи его не потускнели со временем. В серии “Поэты свинцового века” готовится его книжка. Надеемся, что она выйдет, и не сомневаемся, что она найдет своего читателя.

ХУДОЖНИКАМ СТАРОГО СКИТА

Бродяги, смертники, изгои...
Весь мир нам кажется чужим.
Живем, не дорожим собою
и перед смертью не дрожим.
Нам в этой жизни невозможной
всего страшнее — суета.
И вот — звучат тоской острожной
все песни Старого Скита.
Теряем кисть из рук умелых.
Теряем смысл. Теряем цель.
Летит вдоль стен заиндевелых
горизонтальная метель.
Банальна жизнь. И смерть банальна.
Тоска банальна. И — беда.
И мы — почти горизонтально —
летим, не ведая куда!
Летим, летим над милым краем,
где нам открыты все пути.
вот так над жизнью пролетаем.
Так над судьбою пролетим...

***
Я мало в этой жизни сделал,
Но все ж судьбой не обделен
Зеленым ветром, снегом белым,
Простором четырех сторон.
И, знать, в одном мое спасенье,
За то судьбою я храним,
Что воду пил из Енисея,
Встав на колени перед ним.

***
Не нажил ничего. Хоть много прожил.
И вот теперь – прощайте! Уезжаю…
Простите все, кому остался должен.
Я вас прощаю!
Вы оставайтесь. Я не помешаю.
Ни слез из-за меня, ни радости со мной
Уже не будет. Я ль тому виной?
Я вас прощаю…