Владимир ИГНАТЮК

ДВОЕ НА ОСТАНОВКЕ

(повесть из прошлого)

ГЛАВА ПЕРВАЯ

САМОЛЕТ ОТПРАВЛЯЛСЯ В СЕМЬ УТРА, НО В ЧЕТЫРЕ ПУЛЯЕВСКИЙ БЫЛ УЖЕ НА НОГАХ, ПИЛ НА КУХНЕ ПРЕСНЫЙ ЧАЙ СО ВЧЕРАШНЕЙ ЗАВАРКОЙ. ДОМ ЕЩЕ СПАЛ.
В ОТКРЫТУЮ ФОРТОЧКУ СВЕЖО И ПРЯМО ВЛИВАЛАСЬ ТОЛЬКО ТЕМНАЯ ОКТЯБРЬСКАЯ СЫРОСТЬ. МАШИНЫ ЕЩЕ НЕ ХОДИЛИ, ИНОГДА ЗАБЛУДШЕЕ ТАКСИ СПЕШИЛО ВЫРВАТЬСЯ НА ГЛАВНУЮ, ОСВЕЩЕННУЮ ВСЮ НОЧЬ МАГИСТРАЛЬ, ДА НЕТОРОПЛИВО ЧАВКАЮЩИЕ ПО РАН-НЕЙ ГРЯЗИ ШАГИ РАВНОДУШНОГО ГУЛЯКИ — ВОТ И ВСЕ,ЧТО СЛЫШАЛ ПУЛЯЕВСКИЙ ИЗ ФОРТОЧКИ, ТОГДА КАК САМ ОН БЫЛ АБСОЛЮТНО УВЕРЕН, ЧТО НА УЛИЦЕ СЛЫШНО ЕГО, ПУЛЯЕВСКОГО, ПРЕДУТРЕННЕЕ ПОКАШЛИВАНИЕ, НЕ ГОВОРЯ УЖЕ ОБ УТРОБНОЙ ДРОЖИ ВОДОПРОВОДА, КЛОКОТАНИЯ ПАРА В ТРУБЕ ГОРЯЧЕЙ ВОДЫ. А КОГДА ИЗ СПАЛЬНИ ВЫШЕЛ СОННЫЙ, СЕРЕБ-РИСТО НЕБРИТЫЙ ТЕСТЬ, МОЛЧА КИВНУЛ ПУЛЯЕВСКОМУ И ЗАПЕРСЯ В СОВМЕЩЕННОМ САНУЗЛЕ,ТОТ УЖЕ ТВЕРДО ЗНАЛ,ЧТО ПРОСНУЛСЯ ТЕСТЬ ИЗ-ЗА НЕЖНОГО БЛАГОВЕСТА МЕТАЛЛИЧЕСКОЙ ЛОЖЕЧКИ, НЕТОРОПЛИВО БУЛТЫХАЮЩЕЙСЯ В СТАКАНЕ ТЕПЛОГО, СВЕТЛОГО, ЧЕРЕСЧУР ПЕРЕСЛАЩЕННОГО ЧАЯ.
ТЕСТЬ ТРИ РАЗА ШУМНО ВЫСМОРКАЛСЯ. ГРОМ И СКРЕЖЕТ.
— СЭ, — СКАЗАЛА ЛЕВАЯ НОЗДРЯ.
— ЛЯ, — ПРОДОЛЖИЛА ПРАВАЯ, — ВИ! — ПОДЫТОЖИЛИ ОНИ ОБЕ ВМЕСТЕ, И ТЕСТЬ, КЛАЦНУВ ЗАТВОРОМ ТУАЛЕТНОГО ШПИНГАЛЕТА, ВЫШЕЛ НА КУХНЮ.
— ЩАЙКА — ЭТО ХОРОШО УТРОМ, — ЗАДУМЧИВО СКАЗАЛ ТЕСТЬ, — ДОБРОЕ УТРО, ЖЕНЯ...ЩАЙКА ПИЛ? — ТЕСТЬ ГОВОРИЛ С СИЛЬНЫМ ТАТАРСКИМ АКЦЕНТОМ — ВМЕСТО “Ч” — “Ш”, ВМЕСТО “У” — “А”. ВМЕСТО “ЧАЙКУ” —”ЩАЙКА”.....

Обычно тесть вставал раньше всех, кипятил воду, ополаскивал заварной чайник, засыпал две десертные ложки чая (“Индийский” I сорт, другого не пили), ждал, когда он настоится, отливал себе половину заварки, опять доливал кипяток — это для остальных, которые встают позже. “Люблю крепкий щайка” — говаривал тесть, и все привычно соглашались с ним.
Было ли дело в мягкости характера или в прирожденной склонности к самосохранению, но замечал за собой Пуляевский и, надо сказать, с большим неудовольствием ощущал неистребимую потребность соглашаться. Жизнь его шла, бежала, текла, останавливаясь иногда в тихих местах, проходила она по руслу выверенному и выкопанному чужими руками.
В оросительный канал имени Пуляевского входили иногда другие ручейки, он покорно нес их до некоторого поворота, определенного тоже кем-то извне, без сожаления оставлял их, спеша жить дальше. Разумеется, бывало так, что где-то в горах блестели молнии и мелькали дожди. Ручей превосходил себя, смахивал на мощный поток, но из берегов не выходил.
О нем нельзя было сказать — красив, умен, добрый и отзывчивый человек, — слишком лестная характеристика, — но можно было —недурен, неглуп, незлой и нежадный. В общем — неплохой человек.

— ВСЕ-ТАКИ ЛЕТИШЬ? — СПРОСИЛ ТЕСТЬ, — НЕ ПЕРЕДУМАЛ? СМОТРИ, ОШИБКА ВЫЙДЕТ, ПОТОМ ПОЗДНО...
— ЛЕЧУ, — ОТВЕТИЛ ПУЛЯЕВСКИЙ. ОН ПОСТАРАЛСЯ СКАЗАТЬ ЭТО ТВЕРДО, ЧТОБЫ ТЕСТЬ ПОНЯЛ ЕГО РЕШИМОСТЬ, И ДОБАВИЛ ЕЩЕ СУШЕ, — А ЧАЕК Я ПЬЮ ВЧЕРАШНИЙ. ВОТ ТАК...
— ЗАВАРИЛ БЫ СВЕЖЕГО, — УДИВИЛСЯ ТЕСТЬ.
— НЕ НАДО, — ПРОИЗНЕС ПУЛЯЕВСКИЙ ЗНАЧИТЕЛЬНО. С СЕГОДНЯШНЕГО УТРА ОН ДЕЛАЛ ТОЛЬКО ТО, ЧТО ХОТЕЛ ДЕЛАТЬ САМ. А НЕ ТО, ЧЕГО ЖДАЛИ ОТ НЕГО ОКРУЖАЮЩИЕ.

Работал Женя Пуляевский в специальном конструкторско-технологическом бюро, инженером.
Химическая и электрофизическая лаборатории находились рядом, через стенку.
В первой выстраивались оплетенные тальником, осыпанные опилками, пыльные двадцатилитровые бутыли с формалином и кислотами, стояли картонные ящики с колбами и пробирками. В вытяжном шкафу гудели невидимые вентиляторы. Под стеклянным колпаком, скорее для красоты, нежели для надобности, покоились старинные аналитические весы.Здесь постоянно пахло аммиаком и сероводородом.
Два раза в день проходил Пуляевский через химическую лабораторию. К девяти часам — в свою, электрофизическую, в восемнадцать — обратно, отправляясь домой, сухо здоровался или прощался с девушками-лаборантками, имена которых помнил до сих пор неважно, а потому обращался к ним поспешно, глядя в сторону, если к кому-нибудь нужно было обратиться персонально.
Девушки очень скоро к этому привыкли и отвечали Пуляевскому понятным равнодушием. В общем отношения с ними складывались у Пуляевского вполне корректные, но не более чем официальные. Со всеми, кроме Светы.
Она приходила на работу позже всех — к десяти, позже, чем сам начальник обеих лабораторий Алексей Львович, но никто не обращал на это внимания. Света имела право приходить позже всех. Во-первых, она жила где-то очень далеко, чуть ли не в Мормышках. Во-вторых —у нее была сложная личная жизнь.
Это неправда, когда говорят, что первые тридцать лет, которые человек проводит на Земле, все встреченные лица разные — оригинальные и неповторимые, а после тридцати становятся похожими на уже виденных ранее.
Света не походила ни на кого. Ей было двадцать шесть.
Высокая, красивая, с голубыми глазами. С неопределенно ласковой улыбкой. Фея.
Алексей Львович, начальник, появлялся в лабораториях не раньше девяти тридцати.
Сначала он задерживался у химиков, колдовал в вытяжном шкафу, поднимая пробирки и разглядывая каждую на свет.

Скачать полный текст в формате RTF