Николай ШАМСУТДИНОВ

КРАСНОРЕЧИВА, СРЕДЬ АЛЧУЩИХ
ПЕРЕДЕЛА...

***
Выпадая, как кислая осень в осадок, — в бедлам,
Явь сама подает, амальгама, пример нашим снам,
Бедным бденьем хрусталика считывающих с забвенья
Очертания времени,
                             не придающего нам
Ни значения…, ни…
Впрочем, траченный дрязгами, что б
Ни за день на дворе, только заговори бы Эзоп,
Для него не загвоздка – найти среди нас адресата
Аллегорий,
              хоть жанр, исторгающий хохот, усоп.
Ну, так славой сочетаемся?
Блажен, в озарении, тот,
Внявший, киник, что слава живёт – теснотою пустот,
Отливаемых сплошь в многоликие формы, когда и
Лиц, с претензией к вечности, впрочем, не видно из — под
Наслоенья личин…
Их прогорклое сходство извне,
Нарастая,
          втройне докучает сознанью, зане,
Устремлений помимо,
                             их существование мнимо,
И Эзоп, подавая пример, засыпает во мне…

***
Мы разрушили всё, что, пеняя друг другу, смогли,
И, покуда нас, радость, репризы твои не сожгли,
Перелётная,
               перед разлукой дай честное слово,
Что забудешь, когда бы меня ни смахнуло с земли…
И, однако, под занавес, не опуская глаза,
Снисходительней зрелость,
                             приглядывающая за
Опрометчивой юностью, тянущей, помнится, в горы,
Где, по рокоту судя, уже назревает гроза.
Неизбежность ещё, я надеждой спасаюсь, в пути,
Ибо прошлое (как ты обмолвилась, да?..) впереди.
Ты уносишь с собой
                             горы с грозами, тихое море,
Оставляя, любимая, опустошенность в груди.
И, хотя предрешённость ещё отложила ответ,
Ничего нет дороже,
                             да и беззащитнее нет,
В череде обещаний, перевоплощений, обличий,
Этой тоненькой тени, на жизнь проливающей свет…

***
На приморской веранде.., в грозу, с вездесущим плющом,
Нам, притихшим, уютно под ветхим ахейским плащом…
Прикорни же ко мне,
                             извиняя себя и не куксясь,
Чтоб оттиснуться в памяти юным, прохладным плечом.
На приморской веранде.., вблизи исполинских зыбей,
Под отчетливый шелест истлевших великих теней…
На свету их, любовь, уязвимее жизнь,
                                                          в изложенье
Неизменных лишений и кукольных, пылких страстей.
Ливень выдохся,
                             и спеленала, слепа, тишина
облетевшее лето с полнощной подкладкою сна…
Меднолатый атлет,
                             в полносочных объятьях Медеи,
Горячо засыпает счастливый владелец руна.
На приморской вернаде …
                             А дело, любимая, в том,
Что душа, прилепившись к твоим инвективам в былом,
Так и тянется к ним – из постылого уединенья
И, как встарь, не находит опоры в них, и – поделом…

***
Донимаемой плотью, палимой искусством своим,
Привереде,
               ей знойно и зимнею полночью с ним,
Ведь, надежный в объятьях, горячий и сильный, он рядом,
Опекаемый Эросом,
                             проклят в слезах и любим…
Но, ушедшей в себя,
Воспаленным, токующим лбом –
В безразличных ладонях,
                             на смятой постели ничком.
Всё равно, обжигая дыханием, не совладать ей
С памятью о другом, с червоточиной в славном былом.
И гримаска тотчас собирает морщинки у глаз
Присмиревшей как раз,
Сожаленью её не отдаст
Дальновидная холодность.