Мария КОРЯКИНА

РУССКАЯ МАДОННА

Я до сих пор вхожу в метро с трепетным волнением перед рукотворным чудом, созданным разумом и руками человеческими. Может быть, это потому, что в Москве я бываю от случая к случаю и почти не оказываюсь в метро в часы “пик”. Я чувствую себя здесь спокойно, уютно, даже торжественно как-то. Я не бегу впереди себя, как на земле, как в обычной жизни: и к поезду, и на переход не спешу, иногда позволяю себе остановиться где-нибудь в сторонке или присесть на скамью, осмотреться вокруг, полюбоваться великолепными залами-станциями и просто отдохнуть. Мне нравится чуть слышный, монотонный шум двигающегося эскалатора, который и уловить-то можно, лишь внимательно вслушавшись, мне нравится, что в жаркую погоду здесь прохладно, а в холодную — тепло, что здесь всегда порядок: ни ругани, ни драк, ни уличного мусора — значит, такое в жизни возможно! Мне нравится наблюдать за людьми, которые будто отдыхают в те минуты, пока эскалатор плавно опускает их вниз, к поездам, или поднимает вверх, на землю...
В тот раз я, как обычно, сошла к платформе и остановилась в ожидании поезда. Народу было мало, видимо, поезд только что ушел, да и время было дневное. И тут неподалеку от себя увидела молодую женщину с ребенком на руках.
Женщине лет двадцать, русые волосы чуть виднеются из-под пушистой белой шапочки, в голубых глазах покой и радость, на щеках легкий румянец, лицо с ровным носом и припухлыми губами чистое, не угнетенное косметикой, и такая на нем светлая безмятежность, и такая она неправдоподобно красивая, что было трудно отвести взгляд. Светлое пальто с таким же белым и пушистым, как шапочка, воротником, красиво облегало стройную фигуру. Руки с тоненькими длинными пальцами бережно и нежно держали ребенка, завернутого в бледно-голубое одеяло, из-под которого виднелась простынка, отороченная кружевом.
Я залюбовалась молодой женщиной, этой юной русской мадонной.
Подошел поезд. В вагоне я снова нашла ее взглядом и неожиданно рядом с нею заметила другую женщину с ребенком. Эта была в узких отлинявших джинсах, в какой-то немыслимой куртке, из-под вязаной пестрой шапки беспорядочно высовывались коротко стриженые волосы, губы ярко накрашены, глаза густо обведены черным, и зеленоватые тени утяжеляли веки. Она беспокойно озиралась по сторонам, кого-то искала взглядом, надеялась увидеть; мальчика лет трех держала на коленях и то шлепала его по руке, если он тянулся к распечатанной пачке “Космоса”, торчавшей из кармана ее куртки, как к игрушке, то сердитым шепотом говорила ему: “Да сиди ты!”
А эта чуть-чуть, одними только пальчиками похлопывала по одеялу и все с той же спокойной радостью в глазах смотрела перед собою, не вглядываясь в людей, а губы слегка вздрагивали, готовые к улыбке.
Я отчего-то опечалилась за ту, в джинсах, с мальчиком на коленях, представила, как, наверное, однажды она с радостным изумлением поняла, что станет матерью, а может быть, ждала этого и готовилась. А потом — первый толчок в бок, еще робкий, неуверен

ный, едва ощутимый, и с этого дня она уже постоянно и терпеливо ждала его, тревожилась затянувшимся спокойствием, а почувствовав биение зародившейся жизни, замирала в нежной радости, вся сосредоточившись только на этом.
Представилось, как день ото дня она делалась спокойней в походке и в движениях, осторожных и плавных, одежды свободней... Как застенчиво и счастливо улыбалась оттого, что ей уступают место, оказывают внимание. И за все это, за любовь и ласку, она скоро подарит миру человека, в муках произведя его на свет.
Женщины-матери могут понять то состояние, которое и словами-то невозможно передать, тот момент, когда молодая мать впервые будет кормить свое дитя грудью. Теплое материнское молоко, способное малюсенькое, беспомощное существо насытить, наделить силой и здоровьем на всю жизнь, начавшееся копиться, наверное, с того самого момента, когда это существо только-только зародилось, — стронулось, заструилось по жилочкам, и когда запричмокивал малюсенький ротик, сжимая сосок десенками, заструилось сильнее, не прерывая свой ток, чтобы насытился маленький человек, легче перенес бы, как сейчас принято выражаться по-научному, адаптацию в этом неспокойном мире, вдыхая загрязненный воздух, засыпая под грохот современной техники, в синтетической рубашечке и ползунках... И, наверное, всякий раз потом, кормя ребенка грудью, она переживала трепетное состояние нутра, переживала глубокое удовлетворение от состояния, что она — мать, что она кормит дитя своим целительным молоком, что через него она передаст ребенку доброту, силу, нежность и здоровье. Я даже представила, как, накормив ребенка, она осторожно уложила его в кроватку, такого тепленького, такого родного, ласково осмотрела и распрямилась, глубоко, успокоенно вздохнула и, затенив свет, взялась за отложенные на вечер дела...
И, конечно же, если бы не пачка сигарет, торчавшая из кармана ее куртки, у меня не возникла бы мысль, что она может курить, быть грубой или несправедливой... Это же мать!
И все-таки что-то царапнуло по сердцу. За ту, в пушистой шапочке, было спокойно — у нее светло на душе. А за эту тревожно, боязно: не поколебалось ли в ней чувство материнства в самой первозданной сути его, и она растворилась, обезличилась в людском потоке, добровольно одевшись в эту “униформу” — джинсы и куртку...
Я постаралась отвлечься от раздумий, начала наблюдать за пассажирами. И с удивлением отметила, что, оказывается, не я одна выделила радостным вниманием молодую мать в белой шапочке. Пожилые