Александр АСТРАХАНЦЕВ

Из цикла
“Деревня Таловка”

БАБА ГРУНЯ И ДЯДЯ МИТЯ

Ее прозвали в деревне “Прокурором”.
Глухая и полуслепая, в очках с толстенными линзами, но высокая и могучая старуха, не согнутая годами и недугами, ходит она хоть и с толстой палкой, но поступь у нее, надо сказать, прямо-таки царственная, так что суковатая палка ее оборачивается неким знаком власти.
Говорить с ней, как со всеми глухими, ужасно трудно: понимает она с пятого на десятое; ты ей про Фому, а она тебе про Ерему; притом голос у нее, характерный для глухих, ужасно громок и скрипуч, и говорит всегда главным образом она сама, перебивая и не слушая; в ответ надо только кричать “да” или “нет” и, соответственно, кивать или отрицательно мотать головой; впрочем, она и этого по слепоте своей частенько не замечает, а посему ее надо просто терпеть.
При этом она общительна и любит ходить по гостям. Особенно после того, как умер ее муж, дядя Митя (как его хоронили — рассказ отдельный). Она каждый день к кому-нибудь да идет в гости, ловко отбиваясь от самых лютых собак палкой и барабаня ею в ставни, в окна, в двери; ее пускают и, хотя и посмеиваясь над нею тихонько, но слушают: она в деревне — в роли ходячей газеты, переносчика из дома в дом новостей. Она же — и ходячий календарь, христианский и агрономический: откуда-то знает и хорошо помнит очередность всех праздников и святых дней, приметы и сроки посева, прополки и уборки урожая.
Есть у бабы Груни несколько любимиц, которым она уделяет внимания больше других, заходит чаще и говорит охотней. Одна из них — моя матушка.
Начало марта; сибирская зима еще пробрасывает утрами жесткую снежную крупу и продирает щеки наждаком колючего хиуса, но солнце уже светит веселей и ярче: глянет днем из-за рваных туч — крыльцо и завалинка так и закурятся паром... Приходит баба Груня, усаживается, протирает запотевшие очки и учиняет матушке допрос:
— Помидоры-те не посеяла? Ну ты чо же, Митревна, думашь? Втора неделя Великого поста идет, а у тебя ни у шубы рукав!
— Да не люблю я рано сеять, — громко, изо всех сил кричит, жалко оправдываясь, матушка. — Слишком вытягиваются — толку нет!
— Нет, мать, сей, сей давай, уже все посеяли! — напирает баба Груня. — Сей, я тебе говорю!..
Начало мая. Шумит день и ночь в ручье за огородами полая вода, на северном лесистом склоне горы, что за ручьем, еще белеют снежные проплешины, а в огороде уже тепло от солнца, дымится парная земля, выпирает нежная травка вдоль тропки посреди огорода; скворец над крышей сыплет трели, весь трепеща от любовной истомы.

Баба Груня, зайдя во двор, решительно проходит в огород, критически осматривает его, затем входит в дом, и сходу — замечания:
— Капусту, смотрю, посеяли в парнике! Когда посеяли? Вчера? Ой, что натворили, Митревна, что натворили! Месяц-то, месяц-то на последней четверти, да рогами в землю!
— Да не верю я в эти приметы, — опять оправдывается матушка. — Чувствую, пора, вот и посеяла.
— А что страшного-то? — спрашиваю я у бабы Груни.
— Так ведь не будет капусты! — решительно заверяет она. — Блоха источит, червь съест! Зря, зря поторопились! А морковку посеяли?
— Нет еще.
— Вот ее-то надо сеять! Сеять, сеять! Это что же такое: Иверская прошла, а у вас не у шубы рукав! Сейте немедленно!
— Хорошо, хорошо, ладно, ладно! — успокаивает ее матушка...
Летом баба Груня проверяет, все ли прополото, полито, а, главное, все ли идет по приметам, и обязательно находит неувязки и несоответствия... Матушка терпеливо выслушвает ее, но делает все по-своему — всю жизнь она ведет огород, почитывает при этом агрономическую литературу, ведет кое-какие записи и заметки на память: такого-то числа погода такая-то, посеяно то-то, всходы тогда-то... И, слава Богу, все в нашем огороде, вопреки бабы-Груниным прогнозам, растет как надо...
Однажды, уже во время копки картошки, обедаем с матушкой — входит баба Груня, зырк на стол, и — замечание матушке, будто уличила в нехорошем:
— Что ж ты сыну бутылку-то никогда не поставишь?
Мы с матерью переглянулись.
— Он, чай, взрослый человек, сам себе поставить может, — ответила она бабе Груне. А я добавил, что, во-первых, на матушкины деньги не пью, а во-вторых — не время.
А старуха продолжает, перебивая и, вероятно, не слыша меня:
— Нет, а я сынам обязательно с пензии беру! Как сынов не угостить? Сыны всеж-таки!.. — ей было ужасно жаль меня, она все сокрушалась и сокрушалась и не могла остановиться — что-то заело внутри у нее:

Скачать полный текст в формате RTF