ДиН память

Михаил ОШАРОВ

АЧИГА

Ачига собралась в далекий путь. Она ждала, когда возница наловит в стаде оленей, запряжет их в санки, резво подкатит к чуму и крикнет:
– Едем!..
Ачига в новом сатиновом платье... Оно давно было куплено в лавке госторга и ненадеванным лежало в сумке. Платье смялось, но не утратило ни добротности, ни цвета, ни блеска. Заботливо сохраненный сатин молодил Ачигу. Перед тем, как надеть на себя наряд, она набирала из котла в рот воды, прыскала на руки, терпеливо смывала копоть чума с лица. Лицо становилось необыкновенно свежим, вытертые досуха мягкими стружками широкие скулы горели румянцем. Полноватые губы были крепко сжаты и чуточку выдавались вперед.
Ачига задумалась о поездке в город. Мысли ее летели вперед и кружились над маленьким приполярным городком. Продолговатые глаза были сосредоточенно неподвижны. Они смотрели далеко за шесты чума и не замечали, что в очаге еле тлел огонь и жилище наполнялось дымом. Казалось, жилищные заботы Ачиге стали ненужными. Это не нравилось меднолицему Хымчи. Ачигой он недоволен, хотя Ачига ему никто – чужая. Она только жила с Хымчи в одном чуме, треть которого была покрыта теплыми шкурами, принадлежащими ей. Ачигу вынудила на это холодная зима. У нее не было достаточно оленьих шкур, чтобы иметь собственный чум. Ачига поступила так, как поступают в таких случаях все ее сородичи-бедняки. С наступлением холодов она, чтобы не морозить себя и старую мать, добровольно объединилась с Хымчи и в складчину с ним одела жилище мехами.
Ачига сидела под своим кровом и никому не мешала. Но Хымчи не привык видеть женщину без работы. Женщина должна копаться в пепле, варить мясо, таять снег, поддерживать в очаге огонь, проветривать жилище от дыма, а тут?.. Хымчи как мужчина не мог перенести в Ачиге такой перемены. Он прищурил глаза и скривил рот:
– Плохая та баба, которая забывает вовремя открыть у чума поддувало и заставляет мужчину плакать от дыма. Эй, начальница! Что ты сидишь сложа руки? Ты видишь, что моя Кана занята делом?
Ачига медленно повернулась в сторону Хымчи. Она, не мигая, посмотрела в его насмешливые, острые глаза.
– Плохая та женщина, что забыла у чума открыть поддувало, но не лучше ее мужчина, который не умеет этого сделать. Поплачешь – откроешь сам! Кана, ты тоже не открывай!
Хымчи стиснул зубы и откачнулся назад. Его возмутила неслыханная в женщине дерзость. Мало того, что Ачига сама не хотела подживить огонь, она еще призывала к непокорности кроткую Кану. За это Ачигу не мешало и припугнуть.
– Это видишь? – Хымчи поднял кулак. Ачига не растерялась.

– Вижу. Кулак тугой.
– То-то! Смотри, не забывай.
– Что-о? А новый закон ты слыхал?
– Слы... Слышал, – поперхнулся Хымчи. У него сразу пересохло горло.
– И как?
– Жалко, что ты не моя баба! – Хымчи стукнул кулаком по своему колену.
Кана исподлобья взглянула на мужа и снова уткнулась в работу. На щеках Ачиги румянцем расцветала победа. Но Хымчи смотрел в землю, не видел большого румянца на лице осмелевшей Ачиги. Он нащупал на бедре замшевый чехол, вытянул из него длинную железную трубку и вытряхнул на ладонь пепел.
– Новый закон! – повторил он громко. По лицу пробежала усмешка. – Нет, Ачига! Не бывать на голом копыте шерсти.
Хымчи свалился боком на талиновую циновку. Он лязгал о железный чубук зубами, вжимал щеки и через нос выдыхал табачный дымок. Хымчи думал о новом законе и молча возмущался своей глупостью. На прошлом родовом собрании забавы ради он поднял за Ачигу палец, а вышло?.. Палец его посчитали за голос и большинством выбрали бабу на съезд. Этой глупости Хымчи до смерти себе не простит.
“Что баба знает в народных делах? Что путного она может сказать? Кому захочется слушать ее? Смешно!” – Хымчи сплюнул, спрятал в чехол трубку, сел. Голова его коснулась низкого слоя серого дыма.
– Фа! – обругался он. – Сколько дымища. Кана, открой-ка поддувало. Ты не начальница. На Ачиге меня обманули, на тебя-то я не палец, а целый кулак подниму.
– Попробуй! В город увезут, – спокойно вмешалась Ачига и подсунула в глохнувший костер дров.
С противоположной стороны двери Кана приподняла низ мехового покрывала. В открытое поддувало хлынул морозный воздух, качнулся дым и потянулся в дымоход. Ярко вспыхнули сухие дрова. Над очагом запрыгал весело огонь.
– Давно бы так! – засмеялся Хымчи. – Я вижу, кулак мой крепче нового закона. Кана его знает. Был бы у тебя, Ачига, мужик, и ты бы не поехала в город.
Ачига промолчала. Кана опустила вниз мясистые веки. Хымчи видел в этом ее покорность. Он хотел добиться такой же покорности от Ачиги, но не мог. Как-то ночью, когда Кана крепко спала, Хымчи осторожно подполз к постели Ачиги. Он с трепетом коснулся теплого мешка, но получил пинок. Наскок не удался.
Хымчи терпеливо выжидал лучшего времени и случая. Ачига пока не его, но ему не нравится, что она уезжает.

Ачиге нельзя было не ехать. Ее поездки в город хотели все лызинские женщины. На общем родовом собрании Ачига избрана делегаткой на съезд Советов. Недаром же она достала из сумки чистое платье, хорошо умылась, вычесала и собрала черные волосы в толстую косу.
Слово “делегатка” Ачига услышала впервые. Оно гнездилось в ее голове и заняло весь ум.
После разговора с Хымчи у Ачиги теснило грудь. Ей хотелось скорее отправиться на съезд, чтобы там перед народом рассказать о себе, о ненецких женщинах. Ведь председатель ненецкого рика Щукин говорил, что в городе на съезде надо рассказать обо всем:

Скачать полный текст в формате RTF