сердечные по сути своей. И спрашивал меня, что я на этот счет думаю? Я подумал. Купил ещё бутылку. Ещё подумал. Вспомнил свою жизнь. И согласился.
Нели прочитала мой роман. Приходила несколько дней подряд на два-три часа после работы. Садилась на диван, убирая под себя длинные ноги и накрывая их пледом, текстом вниз росла горка распечатанных листочков, карандаш делал пометки на полях. Ужинать-чаёвничать отказывалась, денег не просила. Просто сидела и читала. Потом пропала на несколько дней, позвонила, обещала прийти через неделю. Пришла, дочитала, высказалась. О себе сказала ёмко:
— Две недели пьёт, неделю болеет, неделю держится. Получаю зарплату и по новой.
Возможно, она давно перестала тяготиться своим одиночеством, возможно, даже хотела и боялась своего желания, чтобы я подошёл, обнял и дальше заколосился по сценарию. Но на кухню не ходила. А у меня рука не поднималась обидеть женщину, трагедия которой в том, что, несмотря на все свои знания и интуицию, она не умела писать, только корректировать и ценить. Не поднималась рука оскорбить действием ту, которая посвятила жизнь сбережению бренного тела и хрупкой души настоящего русского поэта Николая Ломова, - и не только рука, кстати… С ним же я, по её просьбе, встречаться не стал, мол, лишний повод для выпивки.
Именно эта женщина, как оказалось, зажгла новую суперзвезду отечественного детектива Олега Балуева. И неплохо на этом заработала. А Ломов всё равно пропил. Поэтому Серёга Грязницкий с неким сладострастным ужасом вновь и вновь возвращался к компьютеру, где после “Дела Филиппа Порфирьевича” и “Мести Кочегара” взрос и недавно вышел новый роман “Порфирьевич в отставке”. И писал уже не для себя и не ради себя, а ради неё, Нели, пледа на точеных коленях, стопочки бумаги текстом вниз…

Красноярск, 2001

Максим СВИРИДЕНКОВ

***
Луна таращится в окно,
Пройдя по донышку стакана.
На кухне хлеб и тараканы.
А в телевизоре кино.

А в телефоне голоса.
И разморожен холодильник.
На счастье – сломанный будильник.
На циферблате адреса.

Ни к черту нервы. Тишина.
Мой дом стоит на гиблом месте.
Я потерял нательный крестик.
В окно таращится луна.

***
Сгорела звезда – кто развеет золу?
На зеркале новое завтра.
Доспехи героя пылятся в углу.
Развалины старого замка.

А где-то заснеженный город вдали –
Плевать, что по компасу лето.
Ведь люди зиму расстрелять не смогли,
А бог не нашел пистолета.

ЧУЖАЯ ЗЕМЛЯ

Как будто холод декабрей
Всего двадцатого столетья,
Прошедший сквозь стену дверей,
В моем дому – и больше петь я

Не буду. На окне мороз
Второе небо нацарапал.
Но депрессивный ли психоз
Иль сатана косматой лапой

Рисует на моих мозгах
Страну, но в ней чужие лица,
Зима на выжженных полях,
И только облака и птицы…

***
Солнце село на иглу.
А лучи по облакам –
Это вены по рукам,
Чтоб игла проткнула луч.

Мне на солнце наплевать.
В сигарете анаша:
Крыша едет, не спеша,
Значит, рано горевать.

Говорят, что млечный путь
Весь засеян коноплей.
Чуть повиснув над землей,
Солнце село… Не вернуть.