Татьяна БЕГЛЕЦОВА

ИЗ ЦИКЛА "ЖЕНЬКИНА ЖИЗНЬ"

ЛЮБЛЮ ТЕБЯ КРЕПКО

Столбы дыма из печных труб подпирали черное небо. Женька усадила девчонок на санки – старшую сзади, младшую спереди – и по скрипучей промороженной дороге повезла их в садик. Втащила детей в раздевалку, быстренько, чтоб не замерзли в клубах холодного пара, врывающихся в комнату из то и дело открывающихся дверей, переодела, пригладила волосенки, вытерла носы и отправила по группам. Разогнула спину… и наткнулась взглядом на маслины глаз – коренастый крепыш-долганин лет двадцати семи держал за руку дочку — худенькую длинноногую девочку и, улыбаясь, в упор глядел на Женьку. “Почему я его не знаю? Тундровик? Знать, из стада приехал…”.Женька натянула шарф на лицо, толкнула скрипучую, обледенелую понизу дверь и вышла на улицу.
Чернота висела куполом над поселком и тундрой, давя краями в ребристые склоны гор. Свет из окон желтыми пятнами лежал на истоптанных собаками сугробах. Женька подхватила санки и побежала домой — до работы оставалось еще полчаса – как раз успеть переодеться да перекусить…
В коридоре совхозной конторы с утра толпился народ, старики в парках сидели на корточках вдоль покрашенных тусклой зеленой краской стен, сизый папиросный дым висел слоями, резко пахло старыми оленьими шкурами – тундровики ждали зарплату. Женька заскочила в бухгалтерию, забрала ведомости и поспешила в кассу – что зря людей томить. Отомкнула накладной замок, врезной, сорвала печати, привычно разложила на столе ведомости, открыла сейф. Тугие пачки денег положила справа, в картонную коробочку высыпала из мешочка скользкую мелочь и открыла деревянную дверцу на зарешеченном окошечке кассы. Первыми пошли старики-оленеводы в потертых парках, долго смотрели в строчки ведомости. Женька терпеливо тыкала пальчиком рядом с фиолетовыми галочками. Потом к окошечку ломанулись кто понаглей – дышащие перегаром поселковые говоруны-люмпены с грязными руками, в засаленных телогрейках и полушубках. После разношерстной толпой хлынули женщины…
До обеда с зарплатой управились – почти против каждой фамилии в ведомости стояли закорючки подписей. До перерыва оставалось минут десять. Женька, открыв сейф, перекладывала туда остатки денег, когда услышала: “Эй, мне-то что-нибудь есть?”. Из окошечка на нее глядели утренние маслины. “Кто ты?” – довольно бесцеремонно вырвалось у нее. “Афанасьев… Александр Афанасьев… Иванович”, — добавил он, вспомнив, вероятно, что Афанасьевых в поселке было человек двадцать, не меньше. Женька поняла, кому кем он приходится – хоть жила здесь всего полгода, но уже успела разобраться в местной генеалогической растительности. “А… Санька – вот какой он, наслышана… Тот, кто рубит с плеча, не задумываясь о последствиях. Борец за справедливость. А семейкой ему не повезло, — вспоминала она, отсчитывая деньги – сес

тра – скандалистка, мать – забитая до помешательства, брат – дебошир-недоумок, жена у него вечно с фингалами…”.
Парень широкой ладонью сгреб деньги с полочки окошечка, небрежно сунул в карман полушубка, улыбнулся широко. Женька удивилась – белоснежные, ровные, явно ухоженные зубы – непривычно как-то, редко кто из местных мог такими похвастаться. Кивнул - пока, мол, - и ушел. Женька глянула в окно – нет, не в магазин, как делали все – пошел в другую сторону. Да… Не как все…

===

Весна нагрянула неожиданно. Днем и ночью без устали лило свет солнце, делая на пару часов короткую передышку, прячась за синими горами на севере…
Женька долго смотрела в окно на сверкающее бесконечное озеро, отвернулась – комнатушка кассы показалась черным мешком, разрисованным разноцветными кругами и искрами; медленно выплывали из переливчатой черноты сейф, стол, стул с облезшим лаком на спинке, пальтишко на гвозде в углу…
В окошко кассы постучали. Женька, клацнув щеколдой, отодвинула деревянную задвижку. Улыбка, которую она не видела несколько месяцев. “Мне нужно поговорить с тобой”, — сказал он. Женька вышла в темный коридор. Санька стоял, прислонившись к стене: “Ночью, как подмерзнет, уезжаю в бригаду… Давно хотел сказать, не решался, а теперь уж некуда тянуть… Я о такой, как ты, мечтал, знай — люблю я тебя, крепко люблю...”. Женька раскрыла рот: “Ты ж меня не знаешь совсем – видел два раза толечко”. “Ну и что?” – поднял бровь Санька, — “мне рассказывали про тебя, да и сам вижу, не без глаз… Жалко, что поздно встретились – у меня семья, дети, у тебя – тоже. Плохо. А все равно люблю. В тундре думал, как это скажу – так хорошо от таких мыслей было. Жарко. Только это все месяцы в голове и крутилось. Мне ничего не надо – хочу только, чтобы ты знала. И еще хочу сказать – характер дурной у меня, слышала, наверное – чуть что — на рожон лезу. А нынче с братом, с Алешкой, на летовку отправляют – нам вместе не ужиться. Зверь он, не человек. В отца пошел. Тот мать калекой сделал и нас уродовал. Жалко помер, пока я в армии был, а то бы я ему припомнил, как мы маленькие от него по оврагам прятались, сестра, вон, пальцы обморозила – культяпки ее видела?… Что будет – не знаю... Помни только – даже умирать буду – тебя буду вспоминать, потому что люблю крепко. Помни…”.
Женька очнулась только тогда, когда конторские пошли на обед: “Чего пнем стоишь? Забыла чего?” Женька закивала головой, кинулась в кассу, закрыла дверь изнутри, зажала ладонями горящие щеки. Ноги дрожали, как от страха, сердце бухало где-то в желудке: “Так бывает разве? Ведь и старше его лет на пять…” В кармане пальтишка нащупала оббитое по углам зеркальце, глянула – мышка серая, глаза испуганные, веснушки: “Такую любить?”Постояла, отдышалась, постаралась успокоиться. Домой надо идти, муж, поди, на обед пришел…
Лед на озере начало гонять только к концу июня – лето не торопилось. Холодные дожди квасили стылую землю, студенистые туманы лежали по распадкам. Женька не замечала промозглой сырости в конторе, казалось ей, что внутри у нее, где-то под ребрышками, солнце сплело гнездо — летала, как птичка, улыбалась

Скачать полный текст в формате RTF