Евгений ПОПОВ

АСТАФЬЕВ

В физической смерти каждого знакомого человека есть что-то ужасно неприятное. Проснешься среди ночи, вспомнишь, подумаешь, как он там, а потом доходит сквозь рассеивающийся туман дремы, что его уже ЗДЕСЬ НЕТ.
Да ведь совершенно не случайно так называемые простые люди, не отягощенные сомнительной нынешней культурой, сильно гневаются на покойника: ругают его за то, что он их оставил на этой земле мучаться дальше, сам отбыв в неизвестные пределы. Запомнил с детства, как кричала-плакала на каких-то сибирских деревенских похоронах растрепанная тетка с опухшим от слез лицом: — Удрал ты, Сереженька, удрал! На кого, за что, почему нас бросил?
Справедливости в этих безумных обвинениях ровно столько же, сколько и во всей земной жизни, в которой каждый из нас обретается до своей поры, до индивидуального времени Икс.
Разве справедливо, что в томе № 1 “Аарне-Гаврилов” Краткой Литературной Энциклопедии за 1962 год еще нет имени писателя Виктора Петровича Астафьева, который к тому времени уже выпустил несколько книг, а в нынешнем 2002 году уже нет человека Виктора Петровича Астафьева, оставившего всем нам, из которых и состоит народ, тысячи страниц ПОСЛАНИЯ?
Отчаяние и сослагательное наклонение “как бы” в данном случае, как и во всех других, бессмысленны. Да, он написал бы еще, он сказал бы еще, но разве мог перед смертью надышаться тот, который всю жизнь пытался вдувать кислород в вялые легкие Родины? И разве это не Божье чудо, что малограмотный сибирский парень, БЕЗОТЦОВЩИНА, “провинциальный совок” стал на переломе тысячелетия одним из духовных пастырей российской нации, ошалевшей от того, что с ней проделали в двадцатом веке, смурной от униженного сознания того, что она сама охотно позволила сделать с собой это — неведомым ИМ?
Астафьев – плоть от плоти, кровь от крови народа со всеми его метафизическими взлетами и падениями, мерзостями и духовными порывами, святостью и блудом.
Помню, как поразило меня давнее его интервью, где он с сердечной болью говорил о том, что не понимает древнерусскую живопись, не способен принять икону, ибо воспитан так, что на его глазах иконы ломали, жгли, топили в воде под добродушное улюлюканье того же народа. Редко кто бы осмелился на такую откровенность в те времена, когда его более удачливые коллеги, профессиональные радетели Духовности, шарились по северным деревням в поисках “досок” для украшения своих городских жилищ и, возвратившись с партийного собрания, тихо запевали под иконами “Боже, царя храни”.
Астафьев – счастливый человек, сейчас это уже можно сказать, не впадая в ересь суеверия, не сплевывая трижды через левое плечо. Бог дал ему Слово, и он оправдал доверие Божие. Израненный, больной, страдающий, он сказал лучшую правду о той войне, которая въелась в вещество нации, как зловредная угольная пыль. Его книги – это для всех, это чтение, находящееся в равном удалении и от масс-культуры, и от

элитарных книг с исчезнувшей писательской энергетикой.
Его книги – о любви. О любви ко всему. О любви к женщине, родине, местности. Ненависть и ярость, часто выплескивающиеся на его страницы – изнанка этой любви, любви к Божьему миру, которую должен испытывать любой нормальный человек, благодарный Творцу. Вне зависимости от того, кем он числится в этой жизни – работягой, вельможей, интеллектуалом или моральным уродом. Вне зависимости от того, к какой точке мира он приписан. Вне зависимости от того, ходит он в церковь или не знает, какой рукой креститься. Вне зависимости от того, читал ли он книги вообще и книги Астафьева в частности.
Слишком поздно или слишком рано? Извечные российские сумерки свободы не дают ответа на этот вопрос. Астафьев родился, жил и умер свободным человеком. Его независимость доходила порой до той опасной черты, за которой царят вечный мрак и хаос. Но вот еще чудо – его как будто кто-то вел, как будто и над ним был СТАРШИЙ, предостерегающий. Уход его плоти – горе, но той духовной энергии, которую он выработал для всех нас еще хватит на какое-то время. А может быть надолго. А может быть навсегда.

28 февраля 2002