Юрий Манусов

ДОНПИЖОН

отрывок

Роман “Донпижон” – это история переживаний творческой личности: с детства до глубоких седин. В герое удивительным образом сочетаются два типа характера: донкихот и донжуан. С одной стороны, он как бы не от мира сего, с другой – самый что ни на есть земной. Это человек с сумасшедшим желанием познать пределы. Донпижон – романтик. Он честен, порядочен, имеет чувство собственного достоинства, но в то же время рискован, авантюрен, любвеобилен. И постоянно мучается вечными вопросами: кто мы, откуда, куда идём?
Предлагаемый отрывок – из армейской службы героя. Конец шестидесятых годов.

“Если мы не примем смертный предел человеческого существования, а человеческий образ не представим без замкнутости его символом смерти, то тогда мы будем прожёвывать один вечно не прожёванный кусок… Апокалипсис – это характеристика любого момента человеческой жизни”.
МЕРАБ МАМАРДАШВИЛИ

Пьяная ночь кончилась…
Друзья выстроились в ряд. Автобус медленно отъезжал от военкомата. Я смотрел из окна в лица Жеки, Фели, Онька, Вовки, Валика, Марика, Паши и не мог поверить, что вместе с ночью кончилось детство, кончилась целая жизнь.
Каждый из друзей ставил на стекле ладонью печать, словно визируя мои мысли.
Как хорошо мы друг друга знали! Обменяйся с любым телами, подмены не обнаружили бы даже родители. Нас посеяли в одну почву. Поле заколосилось – первый сжатый колосок я. Но всегда буду помнить, заново переживая, все наши ветры, все засухи, все дожди.
Автобус уедет, друзья пойдут опохмеляться, все ещё оставаясь в прежней жизни, а я буду мчаться к новой – безумной, захватывающей, невероятной.
Последнее, что донеслось – Фелина осипшая гитара.
“Сиреневый туман… кондуктор не спешит…”.
Навстречу летели столбы с сердобольными табличками: “Не влезай, убьёт!”
Глянул по сторонам. Как резко все изменились! Сгорбленные, подавленные, опустошённые. А минуту назад рвались с мест, кричали, размахивали руками, трясли стрижеными головами…
Отъехали – безмолвие.
Да разве имели последние слова хоть какой-то смысл? Они вместо слёз – этакое мужское бодрячество: подумаешь, армия.
Нет, это даже не территория – другое измерение. Всё прошлое разместится в песочнице – время, и пространство.
Рядом сидел хмырь из собачьего ящика. Грыз огурец у Лены. Помнит ли?
Повернулся к окну – грязный развод от ладони Валика.
В последний момент он пьяно шатнулся, упал, но, бодро вскочив, до автобуса дотянулся. Теперь встречные дождинки, разбиваясь о стекло, ползли по смазанному отпечатку раздавленными червячками.
Мёртвая-мёртвая осень…
И мысли унылые… Наползали одна на другую, скучивались, впадали в забытьё.
Встряхнулся – ожили. И уже в строгом порядке, подобно кубикам, сложились в картинку. Правда, давнюю, противоречивую, оспоренную ещё Оньком, но постоянно волнующую.

Простая линия. Простая – для кого? Двухмерным существам, были бы такие, её не перейти. Не ведают небес. А мы, если замуруют? Мы знаем – есть четвёртое измерение, выберемся. Да, но где оно? Хотя бы представить.
Увы, за гранями куба разум слеп.
А вот вселенная могла бы не явиться? Вполне. Что же вместо? Ничего. Как ничего? Ничего вообще! Даже мрака, даже точки. Даже точки? Кошмар…
И ничто не представляется. Метафизический ужас!!!
А вечность, бесконечность? С ума сойти!
Нет, не сложить из кубиков мироздание, не дано. Не дано? Тогда зачем армия? И за что воевать? За вселенную? Есть уже. Быть может, за силу разума? Имеет ли смысл? Силы не больше, чем в сердобольной табличке.
От хмыря несло перегаром. Да от всего автобуса несло! Чиркни спичкой – взрыв.
Кто о чём думает? И есть ли второй такой сумасшедший? Кому-то без ста граммов невмоготу, а этому, видите ли, без сверхразума.
Слепая Иоланта понятия не имела ни о тучках золотых, ни о солнечных зайчиках – и не страдала. Наоборот, радовалась жизни, считая, что мир так и устроен – без зрения. Но потом ей открыли глаза. Нет, правда, открыли…
Эх, и нам бы сорвать пелену с бытия. Взлететь, и крючочком – раз! Два, три, четыре, пять. Разогнались – сказано, разум обречён. Не унестись мысли за материю, как из сновидения не унести вещь. И что же, человеку вечно пребывать во тьме? Вечно дрожать за хлеб насущный, боясь ошибиться, где свой, где чужой? Увы, мир таков, и всё – суета сует.
Вот, скатился к Екклесиасту. Хоть мозги на запор – сколько можно об одной картинке?
Дождь усилился. След от ладони Валика исчез.
Только ли след? А сам Валик? Да все друзья!? Когда теперь встретимся? Но, главное, какими? И песочницу займут. Единая субстанция сохранится лишь в воспоминаниях.
Но что я помню? Хотя бы о Валике?
Мешал идти лопнувший на туфле шнурок. Наступили на пятку. Однажды шнурок уже рвался, и мама из целого – сделала два. Хватило тютелька в тютельку. Больше таких шнурков не достать – белые в крапинку, под цвет туфель. Мама говорила – окраска перепелиных яиц, но я их никогда не видел. Сами туфли прислала бабушка. На выход. К ним – серый костюмчик, и ещё берет. Последний я одевать отказался. Считал девчачьим. Но сегодня мама уговорила: “Не гулять идёшь, а в колонне”. Со скрипом согласился – девочки несли шары, мальчики шли с флажками. Не перепутать.
Берет после демонстрации снял. Вместе с флажком сунул маме. Хоть пятка и выскальзывала, во двор входил королём. Как же, участник парада, школьник! А вы кто? Детсадовские сопляки.
Ещё издали увидел груду кирпичей, и возле них Онька и Вовку. Соорудив несколько арок, они катали машинку. Прихрамывая, приблизился. Ноль внимания.
Ах, так? Ну, держитесь!
Толкнул носком ближнюю арку. Кирпичи упали. Ногу отдёрнул, а туфля осталась. Вовка сгоряча отшвырнул её.

Скачать полный текст в формате RTF