Алексей СЕРИКОВ

КОННИЦА

Человек непременно должен дойти до конца своей судьбы.
Н.Б.

Первый же мой камешек угодил в самую середину гранитной плиты на том берегу пруда, отскочил по крутой дуге, как пушечное ядро от лба бруствера, и зарылся в воду, в тоненьких теплых брызгах. Вода заходила искрами, заколыхалась, отряхиваясь от быстрого солнца, и застыла опять вровень с тишиной, только еще плотнее и глуше. Как и не было звонкого щелчка камня о камень. Даже птицы в ивах притихли. Я метнул снова – и промахнулся. Тогда я с досады швырнул полной горстью – но и шрапнель моя, почти беззвучно вспахав воду, вся канула в пруд, даже не коснувшись совсем ведь недалекой мишени. Головой на локти я прилег в траву – отдохнуть и заодно успокоиться. Я теперь легко устаю. И нет, кажется, такой мелочи, которая не смогла бы меня расстроить чуть ли не до слез. А бывает, что день или два хочется просто помолчать, ни с кем не говоря ни слова. Так в стужу берегут дыхание. Слова, пусть даже самые простые, слишком дороги, чтобы можно было вздумать не жалеть их. Только очень счастливые люди могут позволить себе иногда не испытывать жалости к словам. Да и мало кому, в сущности, приходит в голову не то что отдариться за слова, а даже просто почувствовать себя хоть ненадолго благодарным. Потому-то, опять как в далеком детстве, я стал жадно кормиться собственным молчанием.

Вчера в моей комнате повесили наконец, уже в сумерках, на окна шторы. До сих пор не знаю, где смогли раздобыть такие – белые, из тонких кружев, чуть похрустывающие, совсем как дома. Они еще остро пахли душистым мылом. Вечером я почти не заметил их – было уже совсем темно. Но утром, очень-очень рано, внезапно проснулся весь в теплом солнце. Должно быть, в тех углах земли, где холодно и подолгу зима, тонким кружевом штор по-паучьи крадут тепло у стылых дней. А здесь солнце тяжелое и колкое, без времен года и жалости – в положенный ранний час оно врывается в окна и хлещет с размаху по глазам. Но нынче утром простенькое людское волшебство, та же, в сущности, что и на севере, слабая тканная паутинка смогла ради меня укротить и навсегда разжалобить здешнее солнце. Я лежал в светлых брызгах и радовался. Сегодня только понял вдруг, как пуста была моя комната без штор. У нее будто не было глаз. И все утро длился тихий солнечный праздник – стены, лица, посуда на столе, хриплые половицы, даже быстрый дымок над чашечками с кофе – все хлынуло в веселое сито, крошась в золотые клочья и хрупкие тени. Странно, но никто ничего непривычного не заметил, и это мне еще больше понравилось – выходит, чудо вершилось для меня одного. Опять почему-то вспомнилось детство – “волшебный фонарь” в балагане на углу; как озорно умел он калечить лезвием луча привычнейшие и до сих пор вроде бы незыблемые вещи, а внутри луча густо плясали пылинки! И мы все каждый раз вздрагивали и визжали от восторга, даже когда уже и выучили все его гримасы наизусть. Словом, с утра, впервые за много

дней, я был если не счастлив, то уж весел наверняка. А вечером предполагалось и вовсе изысканное удовольствие, хотя и совсем иного рода. Еще вчера кому-то удалось раздобыть живую индейку, крупную и превосходно откормленную. Властям почему-то вздумалось лично следить за умерщвлением птицы для нашей кухни, а в здешнем поганом климате любая живность, опочившая утром, к обеденному часу успевает едва ли только не протухнуть. Видимо, кто-то счел это внешне безобидное издевательство на свой лад забавным. Но на этот раз нам повезло, и индейка, назначенная к обеду, еще прогуливалась в добром здравии во дворе у самых дверей дома, когда я после завтрака отправился к своему пруду. Она была удивительно красивая и статная, в жемчужных и рыжих перьях, и даже соизволила покоситься на меня своим глуповатым блестящим глазом. Я едва удержался, чтобы ей в ответ не подмигнуть. Она и не догадывалась, какие надежды я с ней связываю. Что поделаешь, человек – хищник даже в мелочах. Ведь и самая крошечная удача едва ли возможна без того, чтобы кому-то, близко или далеко от нас, не стало пусть чуть-чуть, но больнее жить на свете. А уж счастье величиной с сытный обед и вовсе немыслимо без пролития крови.
По дороге к пруду я, как всегда, собирал камешки. Их еще много вокруг. Хватит на долгие годы. А уж до обеда-то я непременно собирался дожить. Словом, я наконец твердо решил не огорчаться из-за промахов и славно провести время вплоть до волнующей встречи за столом с зарумяненной частью той самой индейки, с которой совсем недавно чуть было не раскланялся. Пожалуй, хуже, что тот самый первый камушек улегся так точно. Я сам из породы везунчиков и научился узнавать руку того, кто соблазняет первой удачей; так рыбе пшено бросают в воду, а следом – крючки. Везение в самом начале, между прочим, вообще скверный знак.
Теперь мне вздумалось разложить мои камешки по величине, и я не спеша соорудил из них на травке шесть пирамидок – точь-в точь как горки ядер у орудий. Моей потехе сразу прибыло какого-то добродушного порядка. А главное – на это ушло четверть часа. Я даже чуть было не задремал прямо на лужайке – полулежа на локтях, рядом с камешками; тогда, наверное, я стал бы немножко похож на пыльного Сфинкса, тоже дремлющего неподалеку от большой Соленой воды, а вокруг – покосившиеся холмики – пирамиды, тоже, пожалуй, с чьей-то точки зрения смешные и маленькие. Вообще, похоже, всех бы устроило, если бы я спал как можно больше – часами, днями, сутками, а лучше бы и вовсе не просыпался. И я стараюсь как могу. Бывало, я вскакивал когда-то посреди ночи, совершен

Скачать полный текст в формате RTF