Вадим МАКШЕЕВ

ОТЦВЕЛИ УЖ ДАВНО ХРИЗАНТЕМЫ...

На пристань Коробов пришел, когда до отплытия “Метеора” оставалось полчаса. Было сумеречно, сыро, над Томью висел густой туман, и хотя пассажиров с рюкзаками, сумками и самодельными коробами для клюквы, с которыми осенью горожане устремляются на север, начали пропускать на посадку вовремя, об отплытии объявили по динамику, лишь когда за бортом сквозь просветлевшую мглу проступил нечеткий противоположный берег с редкими, непогашенными огнями, а утренний туман рассеялся настолько, что впереди стала видна излучина еще дымящейся глади реки.
В мужском свитере, вылинявшей джинсовой юбке и натянутых на худые лодыжки носках сухопарая женщина-матрос с аляповато подведенными темно-синей краской глазами, шлепая сандалиями, прошла по салону и, заставив кого-то из пассажиров убрать с прохода громоздкий багаж, поднялась на палубу отдать чалку. Резко взвыла сирена, теплоход, оттолкнувшись от дебаркадера, приподнялся на подводных крыльях и, наращивая скорость, понесся вниз по Томи. За клочьями тумана остались сгрудившиеся у пристани катера и речные трамваи, кирпичные склады, кучи намытого на берег гравия, стенка грузового причала с подъемными кранами, жмущиеся к реке старые улочки с одноэтажными домами и дощатыми сарайчиками... Миновали поворот, и справа возник отрубистый яр с прячущимися за его кромкой пятиэтажками, следом потянулся темный зубчатый ельник, за которым еще долго виднелись трубы со словно застывшими сизо-сиреневыми дымами.
Коробов, всегда плохо спавший накануне любой поездки, отвернулся от наполовину прикрытого шторкой окна и, убаюканный монотонным гулом двигателя, почти мгновенно уснул. Когда пробудился, “Метеор” уже вырвался из устья Томи, и убегавшая за бортом зеленоватая обская вода отражала бликующей рябью прояснившееся небо. Тянулся отодвинувшийся берег со стожками пожухлого сена, промаячили далекие опоры высоковольтной линии, выцветшая палатка, белесый дымок догорающего возле нее костра... Исчезало из виду одно, и возникало другое: рощица желто-багровых осинок, щит белого бакена у устья пересохшей протоки, промчавшаяся лодка с подвесным мотором на низко осевшей корме... И только скучившиеся над невидимым с реки горизонтом палевые облака недвижно стояли над бесконечным обским плесом.
Стараясь не потревожить уснувшего рядом бородатого парня и припавшую к его плечу девушку со свесившейся на миловидное личико прядью рыжих волос, Коробов встал с кресла и по крутой лесенке поднялся на палубу. Достал из кармана плаща пачку сигарет, но встречный ветер, не давая закурить, моментально задувал пламя спичек, и, выбросив за борт тут же унесенную потоком воздуха смятую сигарету, Коробов облокотился на холодные поручни и долго смотрел на простор уходившей вдаль реки. Проплывали мимо отмели с принесенными половодьем по

черневшими скелетами деревьев, возле которых на заструганном волнами песке сновали долгоногие кулики, разминулись с нагруженной лесом самоходной баржей, прошел встречный речной трамвай, из рубки которого просигналили “Метеору” флажком, и Коробову вспомнились колесные пароходишки, когда-то ходившие по реке, на берегах которой осталась его молодость.
Не было в том краю ни трактов, ни дальних дорог; в конце ноября, когда застывали болота, от поселка до поселка проминали по снегу на лошадях зимник, летом к далеким городам и весям вела одна дорога – Васюган. От Каргаска, что стоит на привольном обском берегу, неделю плыл до районного центра – Нового Васюгана колесный пароходишко, оглашая гудками пустынные плесы. Ждали его во всех побережных поселках, ждали те, кому было кого встречать, ждали и те, кому встречать и провожать было некого. И в убогой Светлянке, где тогда жил Коробов, заслышав далекий гудок, спешили на излуку берега стар и мал. Показавшись из-за поворота, пароход вскрикивал вырывавшейся возле дымящей трубы струей пара, и это, мгновенно таявшее облачко, возникало прежде, чем доносился к стоявшим на берегу возвещающий о прибытии гудок. Шлепая по взбаламученной воде лопастями колес, пароход долго подбивался к прокопанному на гору пологому взвозу, капитан что-то кричал из рубки вниз в машинное отделение, пароход сносило течением, наконец, он подчаливал, и матросы с закатанными до колен штанинами, из которых торчали босые ноги, бросали с палубы носовую и кормовую чалки, а шустрые ребятишки, подхватив их, накидывали петли тяжелых канатов на нахилившиеся к воде стояки.
Отмахиваясь от комаров, у борта толпились ехавшие мимо Светлянки пассажиры, некоторые, сбежав по спущенному на приплесок трапу и увязая в непросохшей глине, торопились наверх к лавке сельпо, где в конце сороковых годов уже можно было купить папирос, слипшихся конфет, тминной или анисовой водки. Вскоре всё окрест оглашал короткий гудок, спустя непродолжительное время он настойчивее звал дважды, и пассажиры, успевшие что-то купить, и те, что лишь поглазели на бойкую продавщицу, бежали обратно. Матросы затаскивали на палубу затоптанный трап, и пароход, выдохнув скопившийся горячий пар, отваливал от берега и медленно уходил за излучину Васюгана. Скрывалась с глаз белая надстройка на палубе, заносило к затопленным тальникам корму с выцветшим флагом, но еще долго бились об источенный стрижиными гнездами яр угасающие волны. Светлел, рассеиваясь над водой, дым, успокаивалась разволновавша

Скачать полный текст в формате RTF