равно – сердце у меня болезненно сжимается и разжимается. И я нисколько не удивляюсь, что тусклый свет города вдруг как бы выворачивается наизнанку, становится зыбко-рассеянным, смутным, льющимся неизвестно откуда. Дома начинают дрожать и теряют четкие очертания. А в переулке, который идет от набережной Фонтанки к Садовой улице, приотворяется дверь парадной и появляется из нее уже знакомая мне темноволосая женщина в непромокаемом блестящем плаще. Она все также необыкновенна красива. Расстояние между нами приличное, но я, точно внутренним зрением, вижу ее лицо: матовую голубоватую кожу, темные губы, распахнутые глаза. У обычных людей таких глаз не бывает. Женщина безразлично проходит по первому переулку и, не оглядываясь, поворачивает во второй, ведущий на соседнюю улицу. Мне очень хочется пойти вслед за ней. И, вероятно, когда-нибудь я именно так и сделаю. Но – не сейчас, не сейчас, ни в коем случае не сейчас. Когда-нибудь – может быть. Но – не сейчас, не сейчас, конечно, не сию секунду. Сейчас я еще к этому не готов. У меня – мой архив. У меня – обязательства перед Никитой и Авениром. Вообще, это, наверное, просто слабость. Это – закончится. Это пройдет буквально через пару минут.
Так я твержу сам себе.
И это действительно скоро заканчивается. Проезжает машина, выплескивает воду из лужи на тротуар. Какой-то случайный прохожий шарахается от брызг. Свет городского дня вновь зажигается. Жизнь обретает черты еще раньше, чем я выхожу к Сенной площади.

г.Санкт-Петербург

Елена МЕДВЕДЕВА

ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ

ЧУЙСКИЙ ТРАКТ

Как гуляли мы с тобою по Оби,
а в Оби нам не хватало про-ру-би,
что ознобом накрывает с головой
на Байкале, в Колыме и в Чусовой.
Как до Бийска мы автобусом неслись,
и орлы крылом прорезывали высь,
и над степью подымался Барнаул –
в распашной цветной рубахе есаул.
Был нам в Сростках медовухи дан стакан,
что пожаловал шукшинский хулиган,
а потом в колеса – камешки враскат:
что, не чуете, поддыхом – Чуйский тракт?
На Колымском я когда-то родилась,
а с Сибирским – так пожизненная связь!
Как на трактах похоронено друзей –
им в душе моей пожизненный музей...
А над нами горы горбились стеной.
В ночь заснул шофер. Мы мчались по кривой.
И дорога рикошетила нам в такт:
“Что, не чуете, поддыхом – Чуйский тракт?” –
“Чуйский тракт, не сдай!”, – бессонная, молю
и шоферу взглядом голову сверлю.
А автобус аж над пропастью зачах,
словно призраки сдержали на плечах.
А потом в Катунь ныряли мы с тобой,
горы были часовыми с Чусовой,
и ночами нам чеканила Катунь
в перекатах свою лунную латунь.
“Будда, Будда я! – ко мне Алтай взывал. –
что там Кама, Чусовая и Урал?!” –
“Будда, Будда, но почувствуй, монолит:
во мне Чуйский каждым камешком болит!”

* * *

Лосьону отведав, с подружкою бомж:
– Голубушка, бедами дух не тревожь!
Вот сдам стеклотару... дружка помянуть
За новым товаром отправимся в путь!

Там воздух сосновый, грибков наберем.
Лосьону – по новой, дружка помянем...
Им лето – как пряник, зима будет – в кнут.
Быть может, лосьоном и их помянут!

г.Пермь