плохо: “Время войне и время миру”. Но она тут же нейтрализуется окончательным пессимистическим выводом: “Так что же я ищу? Отчего мучаюсь? Почему? Зачем? Нет мне ответа”.
Но все же писателю милее “древняя тишина” русского космоса, о которой он пишет в поэтичном “Кетском сне” из последних “затесей”: “И тишина, тишина. Боже, как, оказывается, человек истошнился от шума, гама, лязга городского, как сердце его усталое радуется первозданной тишине, еще умеет радоваться”. И далее: “На обратном пути шли мы низко и с озера подняли лебедей, гусей, мошкой роящихся уток, и я подумал: “Птицы вы мои милые, скоро отлет вам, и вас только в Красноярске ждет сто тысяч зарегистрировавшихся и тучи незарегистрированных диких стрелков по всей Руси, да и по всему вам враждебному миру. Кормитесь, милые гуси, летайте. Здесь, где еще царит кетский сон и земная благодать... Прощай, Кетское озеро! Прощай кетский сон. Суждено ли мне еще раз внять тишине этого прекрасного мироздания?”
Но если бы все дело было в осенних листьях, гусях и озерах! Дисгармония царит в культуре и литературе. И во многом тут виновато постмодернистское ухарство, чей пьяный разгул начался с ерофеевской “поэмы” “Москва – Петушки”. И это В.Астафьев тоже почувствовал, уже на склоне лет записав: “Первой “ласточкой” будущей литературы той страшной правды, которой сам наш народ не в состоянии осознать, конечно же, является разнузданная, плохо написанная (она и не написана, а выблевана) книжонка “Москва – Петушки”. Если это прообраз будущей литературы, а, судя по восприятию пьяной книги, так оно и есть, то, значит, наши потуги сделать жизнь лучше, образумить человека, хоть чуть-чуть усовершенствовать и направить в русло, созидающее его мысль, значит, все было напрасным, мартышкиным трудом. Возможно, литература XXI века будет отпеванием человечества, отображением его полного банкротства и краха” (“Затеси”: “Мысли ко времени”, 2001 год).
Вот чтобы этого не случилось, надо вспомнить о традициях русского космизма, синтетических, объединяющих функциях философии вообще, которая должна учить любви не только к мудрости, но и к миру, в котором человек живет. Здесь философия неизбежно объединяется с религией и литературой. Но важно и найти ту меру, которая не превысит законов гармонии и художественного вкуса или не превратит любовь в ненависть и ожесточение или отрешение от жизни в соблазнительных мирах иллюзий и прочих “фэнтези”.
Книга Эдуарда Бальбурова как раз об этом – о вечных ценностях одухотворенного разума. Это призыв к возвращению не назад, в “прошлый” модернизм, а к вечному, вне времен и эпох. А, в конечном счете – вперед, к новым ликам и образам воскрешаемого в литературе русского космоса и его поэтической философии.

г.Новосибирск

ДиН память

Марина ЦВЕТАЕВА

* * *

Вчера еще в глаза глядел,
А нынче – все косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел, –
Все жаворонки нынче – вороны!

Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О вопль женщин всех времен:
“Мой милый, что тебе я сделала?”

И слезы ей – вода, и кровь –
Вода, – в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха – Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.

Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая...
И стон стоит вдоль всей земли:
“Мой милый, что тебе я сделала?”

Вчера еще в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал, –
Жизнь выпала – копейкой ржавою!

Детоубийцей на суду
Стою – немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
“Мой милый, что тебе я сделала?”

Спрошу я стул, спрошу кровать:
“За что, за что терплю и бедствую?”
“Отцеловал – колесовать:
Другую целовать”, – ответствуют.

Жить приучил в самом огне,
Сам бросил – в степь заледенелую!
Вот, что ты, милый, сделал – мне.
Мой милый, что тебе – я сделала?

Все ведаю – не прекословь!
Вновь зрячая – уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.

Само – что дерево трясти! –
В срок яблоко спадает спелое...
– За все, за все меня прости,
Мой милый, что тебе я сделала!