* * *

Не спрашивай, мелодия, о порванной струне,
не мучайся, бессонница, с горошиной причин.
Нам выпало паломничать по ласковой стерне,
нанизывая зернышки случайных величин.

Не спрашивай, душа моя, печалуюсь о чем:
и продали, и предали, и все, как у людей,
и в душу монтировкой лезут чаще, чем ключом,
и слишком много черных, черных,
черных лебедей.

Не спрашивай, любовь моя, святая простота,
ты ничего не спрашивай, пожалуйста, молчи;
воистину, земля была безвидна и пуста,
и ни одной мелодии не раздалось в ночи.

Не оборвись, мелодия, и не сорвись, душа,
не убоись, любовь моя, по краешку ходить,
от маленькой трагедии до лезвия ножа,
от “было или не было” до “быть или не быть”...

“ОЗЕРО”

У воды, у озера, у омута,
где русалки водят хоровод,
за сосновыми колоннами
девушка живет.

Схимница, затворница, отшельница,
говорит на птичьем языке,
ходит – иглы муравою стелются,
светлячок в руке.

Подойдет к воде шагами легкими,
молчком.
Лунная дорожка точно взлетная –
коснись башмачком.

Из ладони светлячок покатится,
вздохнет вода.
Ясным облачком поникнет платьице
в озерных садах.

Нежатся русалки, хороводятся
с молодшей сестрой,
нежитью бессонной бреги полнятся
вечерней порой...

* * *

Судьбу накрыло пеленой дождя,
и солнце не протискивает луч.
Привычно длится лето без тебя –
вместилище отяжелевших туч.

Росу с полыни нехотя берет
и заплетает молнии в косу,
холодные и злые слезы льет,
а может, душу держит на весу.

Когда случится осень без тебя,
я наберусь терпенья у зимы.
А дождь стучит и плачет, уходя,
как мы...

* * *

Святой авось письма, молитвенный в повторе:
так пишут в никуда, остановив часы...
Безмолвная страна, ты снишься мне, как море
нестроевой сосне центральной полосы.

Аскольдова страна – далекая планета –
непрошеные сны на рiдном языке.
Не запечатано посланье без ответа,
спасительно “кому”, и верится руке...

Приснись, мое письмо, любому робинзону
реликтовой смолой на дольнем берегу.
Сновиденное дно – стихи не по сезону,
молитва – вестовой, и я еще могу
надеяться...

ЕЖИК В ТУМАНЕ

Сегодня на заре мы думали туман.
Окрестные дома топорщились лохмато
и ежились кусты, а листьев хохлома
была снята и смята.

Мы думали туман, пропитываясь им,
и резкие слова теряли очертанья.
У среднерусских чувств и среднерусских зим
короткое дыханье.

Храни тебя туман на утренней заре,
продрогшие слова, непрошеные слезы,
а я сошла росой и вышла в сентябре,
как ежик...

* * *

Тебя напомнят улицы и площади,
дверных проемов рамы дубоватые,
музейных храмин каменные очерки,
моих бессонниц лесенки щербатые.

Тебя напомнят юркие автобусы
и электричек голоса вечерние.
Так, милый, нет тебя, что впору тронуться,
а жизнь кладет с утра свои учебники,

свои учебники, свои задачники,
игру по правилам, игру без правил.
И что-то пишется все время начисто –
и где без памяти, и где слукавил.

г. Александров