Римма КАЗАКОВА

САМОАНАЛИЗ

* * *
Говорю не с горечью, не с болью,
но, презрев наивное вранье:
самой безответною любовью
любим мы отечество свое.

То ли у него нас слишком много...
И не стоит спрашивать так строго,
требовать,
                  грубить
                                 и теребить?

Может быть, не брошен, не несчастен
каждый, кто к отечеству причастен
долгом и достоинством –
любить...

И пускай оно не отвечает,
нас не замечает,
не венчает...
Ну а мы в просторах долгих лет
понимаем и с плеча не рубим.

Просто любим.
Безответно любим.

Но сама любовь –
и есть ответ.

* * *
В юности мне ставили в вину
что мои стихи – всегда печальные.
Про любовь – как будто про войну,
про ее несчастья изначальные.

И гудел цех мамин меховой,
мол, девчонке было все говорено:
и отец с войны пришел живой,
и своей копейкой трудовой
мать такую дошку ей спроворила!

Я хочу приблизить эту даль.
Странно, неуютно, непонятно:
отчего в стихах моих печаль,
а на юном солнце – что за пятна?

Вспоминаю: кончилась война,
но меня лишь смутно грело это.
Я была привычно голодна,
зла, плаксива, кое-как одета.

Нет в душе к тем ярким временам
громкой благодарности плакатной.
Да, отец вернулся. Но не к нам –
а к своей возлюбленной блокадной.

Нас он мимоходом навестил,
чемодан закинул тряпок, снеди...
И ушел. А мать слегла без сил
и в слезах шептала: “Дети, дети!..”

Ликовал народ: повержен враг!
А для нас был день совсем не сладок.
После всё слепилось кое-как.
Здравый смысл вернул в семью порядок.

Так и жили. Нагрешили? Что ж...
Выправили всё, что наломали.
Если замутила душу ложь,
то повинна в этом я сама ли?

А потом пошло: погром врачей,
смерть вождя, сомнения, загадки...
Всё больней, печальней, горячей
строки в ученической тетрадке.

Сравниваю строчки и грехи
времени послевоенной рубки.
Вчитываюсь в грустные стихи
девочки в каракулевой шубке.

Там так мало детства у детей
и так много горького в народе.
Оттого в стихах с младых ногтей
след печали, беспричинной вроде.

Оттого способность: быть собой
и не врать. И при любом раскладе
просто так, а не чего-то ради –
откликаться на любую боль.

* * *
От макушечки до пят
я пока еще живая.
Но желанья не кипят...
Жить без жажды, не желая,

жить без страсти, все терпя,
не ломая даром копья,
не страдая, не любя, –
будто примеряю гроб я?

Нет! Пробей, последний гром!
К берегам моим остывшим
пригони, прибей паром
с тем, с которым в лад задышим.

Прогреми – до слез из глаз,
пусть потом за всё доспится,
но сейчас
в последний раз
дай прекрасно ошибиться!