Борис КЛИМЫЧЕВ

УЖИН С АСТАФЬЕВЫМ

Я сидел в редакции многотиражной газеты “Радиоэлектроник” и читал стихотворные опусы юных и пожилых графоманов. Напротив двери редакции была дверь в институтский туалет, видимо поэтому я иногда вспоминал, что аббревиатура ТИАСУр похожа на слово “писсуар”. В туалете все стены были исписаны похабщиной, и по-русски, и по-английски. Русские надписи я прочел без труда. Там были, к примеру, такие стихи:

Мы здесь сидели, горько плакали,
Что мало ели, много какали...

Матерщинные стихи я здесь приводить не стану. А что там было по-английски, я толком не понял. Тоже, видимо, что-то крутое.
И вот теперь сидел я в кабинете редакции, занимался. Меня отвлекала редакционная дверь, вдруг она опять отворится, и в щелку заглянет круглый, выпученный глаз, который не раз возникал во время занятий моего литературного кружка. Студенты говорили, что это проректор подглядывает. Я за ведение лито получал ставку лаборанта. И проректору хотелось проверить, за что же я деньги с института беру?
А может, это вовсе не было глазом проректора. Может, это было испытание некоего электронного глаза.
Я вздрогнул. Вот дверь приотворяется... Сейчас...
Но очередное возникновение в дверной щели неведомого глаза не состоялось. В кабинет заглянула редактор “Радиоэлектроника” симпатичная девица Людмила Ашихмина, удивилась и сказала:
– Боря! Ты что же сидишь? Разве не видел объявление в холле? В актовом зале сейчас будет выступать Виктор Петрович Астафьев! Твои “литовцы” уже все там.
Я любил книги Астафьева. Но на писательские выступления ходить не очень любил. Что может добавить писатель к тому, что он написал? Главное им в книгах сказано. Знал я одного местного поэта, тот специально ездил в Москву, чтобы подкараулить там в центральном Доме литератора Евгения Евтушенко и сфотографироваться с ним, непременно – в обнимку. Для этой цели он знакомого фотокорреспондента в Москву возил. И выследил мэтра, и приобнял его, с возгласом:
– Сибирь обнимает столицу!
Мэтр в долгу не остался, обнял сибиряка и воскликнул:
– Столица обнимает Сибирь!..
В этот момент и щелкнул аппарат. Вернулся поэт в Томск и повесил фото в своем доме. И все гости задумываются: с самим Евтушенко снят! Да... А писать этот поэт лучше не стал...
Ашихмина дернула меня за руку, поднимая из за стола:
– Ты что? Другого такого случая в жизни не будет! Внукам будешь рассказывать. Живого классика увидишь. Беги, постарайся сесть поближе к сцене. Да там, поди, уж все места заняты.
Я поднялся по лестнице и заглянул в зал, действительно – впереди все места были заняты. Ближе всех к сцене сидели известные в городе диссиденты, и нервно теребили свои магнитофончики. Члены моего лито сидели далековато от сцены, а сам я кое-как устроился.

Рассматривая публику, я заметил, что в первых рядах уселись не только диссиденты, но и обкомовцы.

Выделялась среди них высокой прической Зинаида Ивановна Салопова, из идеологического отдела. Она курировала томских писателей.
Представил Виктора Петровича наш писатель, университетский философ. Назовем его Златоустом. Высокий, с большим лбом и хорошо поставленным голосом. Почти все философы и филологи универа умеют говорить так интеллигентно, так умно, так образно! Но все эти демосфены по сравнению со Златоустом просто кучки экскрементов на фоне Эвереста.
Писатель Астафьев скромно сидел за столом и смотрел в зал. А Златоуст вышел на авансцену и заговорил. Голос-колокол, голос-труба, голос-орган голос-оркестр завораживал. Златоуст лепил из слов образ Астафьева. И образ этот рос прямо на наших глазах.
Образ Астафьева пробил головой крышу трехэтажного здания ТИАСУРа, располовинил облака и устремился к звездам. А всю сцену и часть зала занял один только ботинок словесной статуи, так она была велика! Ваятелю все было мало! Он продолжал, лепил...
Златоуст, околдовав и заморочив всех, наконец-то умолк. Тогда вновь возник за столом не очень-то большой ростом скромный и Виктор Петрович. Он заговорил, ничуть не повышая голоса:
– Вы собрались приветствовать меня, как писателя, потому что читали мои произведения. Но вы только думаете, что вы читали мои произведения. Вы читали только то, что оставила от моих произведений реакционная советская цензура. У нас часто ругают царский режим, тюрьму народов. Но нынешняя цензура в тысячу раз злее царской...
Я заметил, что при этих словах Зинаида Ивановна Салопова схватилась за голову, испортив свою великолепную прическу. Диссиденты просияли и защелкали кнопками магнитофонов. Незнакомые мне пружинистые мужики в серых одинаковых пиджаках напряглись, вытянули шеи и оглядывали сцену и зал.
Я почувствовал, что присутствую при невероятном скандале. И так оно и было!
Виктор Петрович продолжал:
– Ладно, с моим-то творчеством вы хоть как-то познакомились. Но вам не дают читать великого русского писателя Александра Солженицына. А вам его надо знать, особенно его – книгу “Архипелаг-Гулаг”!
Потом Виктор Петрович стал отвечать на записки:
“Виктор Петрович, вы говорите, что Солженицын великий писатель, а наш профессор говорит, что Солженицын враг народа, и тех, кто будет читать его книги, выгонят из института”.
И Астафьев опять же тихо и спокойно заметил:
– А вы скажите вашему профессору, что он дурак!
Заскрипели стулья, кто-то охнул, кто-то выбежал из зала. В зале слышались приглушенные голоса, серые пиджаки суетились в проходе. Кто-то из партийного ряда сказал:
– Вы вот тут хвалите Солженицына, а ведь он покинул Родину, живет в Америке, отгородившись от народа высоким забором с телевизорами.
– Он не от народа отгородился забором, а от тех, кто его пытался уничтожить здесь, и не дает ему покоя даже там...
В зале стали шикать, топать ногами. И встреча вскоре закончилась.
В коридоре я увидел, как Златоуст губит сигареты, прикуривая одну от другой.
Астафьев еще выступал в Доме творческих организаций. Но там я не был, говорили, что там выступле